– Видишь, он совсем небольшой, хорошее, хорошее место, как ты просил,– рыбак, правивший лодкой, не выпускал изо рта трубки и от того английский его становился уже вовсе неразличимым. Но Крылов давно не слушал, он вглядывался в горизонт близорукими глазами, ещё больше щурясь от набегавшего ветра,– у их старого корыта был приличный ход. Остров приближался, вскоре заполнив собой всё поле зрения.
– Зелени мало,– сказал Крылов сухим от волнения голосом.
– Воды мало,– ответил рыбак и добавил что-то сердито-непонятное на греческом.
– На берегу иди к Никосу, он всё устроит.
Расплатившись с перевозчиком, Крылов шатко перебрался на маленький причал, принял с лодки багаж – ящик и сумку, остановился, оглядываясь вокруг.
Несколько белёных чистеньких домов, сети, лодки, пирамида пустых ящиков – именно так он всё себе и представлял. Постоял немного в пропитанной крепким йодным запахом тишине. Созерцание рыбацкой деревушки нарушила большая лохматая собака, с лаем бросившаяся на чужого. Крылов замер, не решаясь идти дальше. Грозный страж острова щерил чёрную пасть, отрезав путь с причала.
Между тем, лодка, доставившая его, уже отвалила и удалялась. Крылову почудилась явная и неприятная аналогия с Хароном и Цербером. Кричать и швыряться (впрочем, чем?) он не решился, съестного при нём ничего не было, а малодушная попытка подхалимажа на двух доступных ему языках (“Бобик —хорошая собачка!") привела лишь к усилению лая, приобретшего опасный хриплый акцент. Крылов, выросший в тесной городской квартире, не имел опыта общения с животным крупнее хомяка и теперь решительно не знал, что делать дальше.
"Интересно, так ли встречали Гогена?” – проговорил он и замер, не успев устыдиться сравнения с великим: проклятая собака вдруг перестала лаять и побрела прочь, потеряв к нему интерес. По дорожке от ближайшего дома к причалу шла девушка, вглядываясь в Крылова. По виду она была сущий подросток, невысокая, коротко стриженная, одетая в растянутую длинную майку чуть не до колен.
Из-за яркого солнца нельзя было рассмотреть её, но мужское чутьё сразу заявило Крылову о её непривлекательности. Выйдя наконец из ступора, он поднял вещи и зашагал навстречу.
– Добрый день, я Алекс Крылов, художник. Я ищу Никоса, он, должно быть, меня ждёт.
Девушка не проронила ни слова, всё так же вглядываясь в его лицо. Крылов теперь видел, что она много старше, чем казалась издали, и совсем не похожа на гречанку.
Он повторил свою фразу на всякий случай по-русски, но ответа не получил —девушка просто повернулась к нему спиной и молча пошла к дому. Крылов затопал вслед, несколько озадаченный. Впрочем, на большой крытой веранде их уже поджидала пожилая гречанка, судя по всему, хозяйка дома, и улыбалась вполне радушно.
Вечером после ужина Крылов сидел на той же веранде, с особого рода удовольствием рисовальщика рассматривая расчерченное морщинами лицо Никоса, два стакана стояли между ними на столе: почти нетронутый – Крылова и пустой – Никоса. Приятная застольная беседа сама собой свернула к странной девушке.
– Говорю тебе, никто не знает откуда она взялась. Это было летом, два года назад. Мы проснулись утром, а она сидела на берегу – в обнимку с собакой. Сидела себе молча и на море глядела. Ты пойми, собака наша лютая, не было такого, чтобы чужой поднялся незаметно, а тут не залаяла, не подала голоса.
– И что, не было лодки?
Никос покачал головой.
– Я проверял, никто из наших не подвозил.
– Значит, вплавь?
– Конечно, хорошему пловцу это под силу, я сам в молодости такое делал, но ты же её видел – она, как цыплёнок, тощая.
Никос подлил себе из бутылки, медленно раскурил трубку. Крылов немного подумал и спросил:
– А может, с яхты проходящей свалилась? Или крушение?
– Тихо всё было, я проверял.
– Так она немая?
– Похоже, что так, вот только странно мне – все немые, каких я встречал, мычат что-то, жестикулируют, а эта в глаза смотрит и молчит, как рыба, но слышит всё, я уверен.
– Может, у неё с головой что-то не так, травма, например? – неуверенно продолжил Крылов.
– Ты знаешь, Алекс, я рыбак, а не доктор. В то утро на берегу она ведь совсем без одежды была, то есть голая, замёрзла, конечно. Так вот, жена моя закутала её в одеяло, провела в дом, ну и видела она её всю, понимаешь? Если и была травма, то не снаружи.
– Выходит, вы и имени её…
– Не знаем. Мы зовем её просто "девушка", по-гречески "коритси".
Жена Никоса показалась в дверном проёме, поманила мужа за собой в дом.
Крылов тоже встал, потянулся, зевнул. Постоял, вглядываясь в темноту, угадывая полосу прибоя. Никос вернулся на веранду.
– Твоя комната готова, спокойной ночи, Алекс, договорим в другой раз.
– Спасибо за всё, Никос, спокойной ночи.
Уже через минуту Крылов блаженно вытянулся на жесткой постели и моментально заснул.
Ему приснился Горсад – стояло жаркое одесское лето, он расположился на своём брезентовом стульчике в тени платана и набрасывал карандашом портрет девушки, сидевшей напротив. Обычный его приработок, халтура. Приятель его Пашка Мольберт халтурил чуть поодаль, срисовывая лик заезжего грузина. Пашка то и дело подмигивал Крылову со значением, как видно, модель его была хорошенькая. Вот только сам Крылов никак не мог этого определить – черты девушки упорно не давались ему, менялись каждую секунду, расплывались, как на нечеткой фотографии. От волнения Крылов весь взмок, сердце его колотилось, наконец он не выдержал, смял лист и запустил им в свою ускользающую модель, с облегчением просыпаясь.
Крылов посидел на кровати, приходя в себя. В комнате было очень душно, настежь распахнутое окно не спасало. Потихоньку он выскользнул на веранду и оттуда медленно побрел к морю в почти полной темноте, угадывая тропинку босыми ногами, пока ступни его не ощутили прохладу мокрого песка. Море, непостижимо огромное в темноте, дышало ритмично – вдох, выдох, вдох – словно большое спящее животное. Крылов лег на песок, касаясь воды пятками, и еще одно море хлынуло на него сверху – такое же мерцающее и еще более огромное.
Ни одной мысли не было в его голове, только гекзаметром нашептывал кто-то невидимый из так и не дочитанного им Гомера.
Он задремал, но вскоре ощущение чужого присутствия заставило его сесть.
Чей-то силуэт мерещился Крылову в темноте. Он полез в карман за зажигалкой. Огненный язычок высветил фигуру Корицы – она сидела на песке, поджав под себя ноги, в шаге от него – Крылов успел увидеть два широченных зрачка на бледном лице, повернувшемся к свету. Он погасил зажигалку, и на несколько минут стало темнее прежнего.
