– Люсенька, – позвал её старик. – Лусинэ.
Чадили факелы, и смутные тени сутулились: собака, медведь, слон… согнутый, как от прострела в пояснице, шипастый. Лусинэ вчера вспоминала, как выглядят звери. Запуталась. Забыла, какой формы уши у медведя, хотя картина всплывала: жёсткая когтистая ладонь Мариам, жаркий полдень, блестящие прутья. Липкие от шоколадного мороженого губы. Медведь смотрел из полумрака – гора апатичного чёрного меха. Мачеха старалась быть доброй. У неё это не получалось, припомнила вчера Лусинэ, но уши… что? Зачем ей уши? Старик Кара-оглы закашлялся. Он кашлял долго, с клокотанием и хрипом, потом, глухо грохнув, упал. Лусинэ метнулась по холодному настилу, закричала. В своём вольере заворочалась Салли. «What’s happened1», – донеслось её сонное. «Не мешайте спать», – недовольно подал голос Егор. Поганый приспособленец, да есть ли у тебя хоть какие-то чувства, помимо любви к полной миске – Лусинэ барабанила в стены, и смотритель уже должен был услышать шум. «Человеку плохо», – тот июльский день в зное и лжи Мариам вспыхнул ещё одним: пожилой женщиной на автобусной остановке. Она упала в обморок от духоты, и прохожие столпились вокруг, чтобы помочь. Мачеха велела Лусинэ закрыть глаза рукой, но та всё видела сквозь щели между пальцев. Как люди спасают друг друга.
– Дедушка Кара-оглы, пожалуйста!
Свет факелов шёл дрожью. Старик Кара-оглы не отвечал.
Ей снился Вэй Бао. Легенда, миф, он был во сне таким, каким бы мог существовать в реальности: невысоким и черноволосым, с морщинистыми руками крестьянина. Вэй Бао обращался к ней, говоря по-китайски. «Я не понимаю», – с отчаянием отвечала Лусинэ. Тогда Великий Сбежавший показывал ключ. Ключ менялся в его ладонях: ветка, ржавый гвоздь, куриная кость. «Человеческая сестра, ты не знаешь, как выбраться, но это до тех пор, пока не попробуешь», – что-то или кто-то перевёл слова для Лусинэ. Она проснулась. Горечь после сна отдавала трусливой надеждой. То, другое, наверное, тоже приснилось – но громкое шарканье звучало в ушах, эхом проходя через нары. Ресницы слиплись: призрак слёз был однозначен и жесток. Лусинэ приподнялась и села. Она нащупала кувшин и стала медленно пить, капая водой себе на грудь. В заторможенной неряшливости скрывались тщетные остатки отрицания. Футболка свалилась с плеча. Лусинэ не стала её поправлять. Она встала и, приблизившись к прутьям, выглянула. Вольер Кара-оглы виднелся только краешком. В млечных утренних лучах там деятельно двигались туши. Двое шипастых возились в вольере, проводя уборку, чистили, скребли, перефыркивались. Смотритель неспешно шагал по дорожке, помахивая командирской палицей. Лусинэ загремела кувшином о прутья, рискуя огрести наказание.
– Где он? Где дедушка Кара-оглы?
Смотритель подошёл к ней и задумчиво замер. Чешуйчатое брюхо покачивалось. Лусинэ ткнула пальцем и злобно оскалилась. Смотритель надул рот-дугу в подобии уродливой улыбки. Он проявлял не веселье: командирская палица стукнула по прутьям в ответ, заставив их задребезжать, а Лусинэ – отпрыгнуть. Смотритель отвернулся и продолжил путь. В вольере напротив к своей решетке подошла взъерошенная Салли. Жёлтые волосы сбились нерасчёсанными колтунами. Салли сказала: «Asshole2». Она продемонстрировала непристойный знак вслед смотрителю и посмотрела на Лусинэ с сочувствием.
– Его унесли. Без подробностей. Мне жаль, подруга. Он умер.
– Я знаю, – ответила Лусинэ.
– Не вешай нос, Лу. Старика бы опечалили слёзы.
– Он попрощался, – это отчего-то было важным. – Попрощался со мной. Я не спала и услышала. А может, не только со мной. Его покойную жену звали Людмила. Люся. Тогда… он не прощался – приветствовал?
– В любом случае я так не хочу, – лицо Салли стало злым и жестоким.
– Ты не… – Лусинэ растерялась.
– Я не болею. Нет-нет. Я говорю, подруга, о другом. Мне тоже хотелось бы встретиться – с Диком, это мой пёс, он попал под машину, когда я ещё в школе училась. Но я не желаю вот такой экспресс на небеса. My fucking heaven train. Choo-choo…3 Я не желаю загибаться здесь. В сраной клетке.
– Мне снился Вэй Бао.
Лусинэ сказала невпопад, а потом увидела: нет, в точку.
Шипастый замер, разглядывая Лусинэ. Он был ещё мелким – детёнышем. Лусинэ показала язык, а затем, не дождавшись реакции, изобразила гримасу, которую Салли именовала «очень хочется в туалет». I want a pee!4 Детёныш жевал полумесяцем рта. За ним к вольеру подошла мамаша. Дородная упитанная дама – тупая тварь, как все прочие. Мамаша положила лапу детёнышу на гребень. Тот что-то невнятно забулькал. Щитки на шее ходили взад-вперёд, и Лусинэ представила, как загоняет между ними нож. Шипастые пахли, как жжёные ногти. Лусинэ ненавидела. Она повернулась спиной, являя взгляду шипастых прорехи на выгоревшей старой футболке. Потом решительно стянула её через голову и подошла к долблёному корытцу. Хотите наблюдать, так пожалуйста: стирка.
– Ы-гы-гы-гы, – загоготал Егор.
Он некоторое время упрашивал Лусинэ обернуться. Та тёрла футболку золой и не слушала. Холодная вода сводила пальцы. Салли закончила делать зарядку и бухнула в стену, отделяющую её от Егора, ногой. Вольер сбоку от Лусинэ теперь был молчаливым, пустым. Ей не особенно хотелось думать, когда и кто туда поселится. Кого поселят, разумеется – и не поселят: запрут.
– Ну, что тебе стоит-то? Или сиськи из золота? Жалко?
– Piece of shit5, – сказала ему Салли с отвращением.
– Чё?
Прорехи на футболке чувствовались, как годовые зарубки. Эта – на днях Лусинэ неудачно повернулась во сне. Эта, под лопаткой – когда Лусинэ две или три недели назад запустила кувшином в шипастого, который дразнил её, просовывая через прутья палку: взмах руки был слишком агрессивен, даже в плече что-то хрустнуло. Эта, у шва сбоку – депрессивная тьма пятимесячной давности, попытки сначала обнять саму себя своими же руками, потом – попытки расцарапать. Эта, под воротом сзади – от цепкой хватки смотрителя. Он втолкнул её в вольер, держа за шкирку, как котёнка, втолкнул без церемоний, без каких-либо слов. Но говорить по-человечески они и не умели – только шипели, рычали, ворчали и булькали. Они говорили по-своему.
– Дуры, – Егор не дождался ответа, обиделся.
Другие зарубки оставил Вэй Бао. В неизвестном вольере, где сидел когда-то: путаные иероглифы спасения. Он написал – и начертал рисунками для тех людей, кто не знает китайского – свой невероятный, наглый, дерзкий, хитроумный план. Лусинэ надела мокрую отжатую футболку и вытерла руки о шорты.
– Я не боюсь, – сказала она стоящей снаружи вольера семейке.
