Часть первая. Вчера.
Городские сумасшедшие должны быть известны окружающим, ведь без этого они останутся просто вашими чудаковатыми соседями.
В каждом городе есть сумасшедшие, и по отношению к ним иногда можно оценить людей по шкале зрелости. Подростки, бывает, насмехаются над ними, дразнят. Большинство людей игнорируют. Немолодые люди, повидавшие много, вздыхают и протягивают мелкую купюру или пирог, купленный в магазине неподалёку.
Самурай не был настоящим городским сумасшедшим. Но не был он и обычным взрослым человеком, который оказывается на улице только по пути на работу или во время прогулок. Окружающие записали его в ряды безумцев пока только карандашом. Мужчина он возраста неопределённого, от сорока до шестидесяти. Телосложения он был обычного, расширяющегося к середине и сужающегося сверху и внизу. Как все.
Одежда вызывала противоречивые чувства. В глаза бросался рюкзак с рамой (обычно полупустой) и белый платочек в мелкий синий цветочек, повязанный на голове от солнца. Не как бандана, а по-стариковски, с двумя узелками спереди. Он был недостаточно грязен, чтобы выгнать его из автобуса, но и недостаточно чист, чтобы позволить взять у него что-то ребёнку.
Самураем его прозвали давно. Так сложилось, потому что он однажды отмудохал двух пьянчуг, задумавших его ограбить и перевернувших тележку, с которой он изредка ходил. В тележке всё устроено хитро, подвязано и закреплено так, что из неё, даже упавшей набок, ничего не вывалилось. Нападающие были не слишком страшные, к тому же с характерным для пьянчуг рассинхоном в движениях. Мужчина достал длинную палку, которой он пользовался, чтобы не наклоняться к грибам и не прыгать за яблоками, и как следует отходил двух нападавших, тыкая их в бока и бёдра при попытке приблизиться. Это событие осталось бы одой из множества безымянных драк между маргиналами, но Рюмка увидел финал этой драки, проходя мимо. Неудивительно, что так случилось, ведь их район городка был небольшой, и все проводящие свои жизни на улице в поисках еды или компании кивали друг другу при встрече по нескольку раз за день.
Рюмка, увидев происходящее, сначала опустил руку в безбрежный карман и нашарил носок, набитый свинцом, но быстро понял, что его помощь не нужна. Посрамлённые пьяницы удалились, а история эта благодаря Рюмке обросла героическими подробностями и разлетелась по всем барам и рюмочным, после чего и вовсе выплеснулась за их пределы, став главной новостью недели. Мужчину с палкой в рюкзаке стали звать Самураем. Пытались ниндзя, но не прижилось – чуждое русскому языку слово, несклоняемое.
Палка у самурая была самая обычная, в меру сучковатая, крепкая, всегда в рюкзаке, торчала чуть заметно из дыры сбоку, но не как рукоятка, а как крючок, что ли, сантиметров на шесть. Он вешал на эту ручку матерчатый мешок при случае, так что для тех, кто не знает, это и выглядело точно как крючок, никакой угрозы.
Начало июня в их полосе – время благодатное, нежаркое и сочное. Идти хорошо и приятно, а в воздухе летает надежда на лучшее. Мужчина с приметным рюкзаком вышел из дома как всегда спозаранку, и к обеду успел переделать множество дел. Когда пришло время поехать за город, Самурай увидел лежащего человека и решил подойти и посмотреть, кто это. Пьянчужка обложился пакетами и спал у стены жилого дома. Видимо, был совсем пьян, потому что не укрылся, не подложил ничего под себя или хотя бы под голову. Самурай покачал головой: он всегда считал, что алкоголизм – это просто затяжная попытка самоубийства. Выход трусов, которым не хватает смелости на роковой шаг. Медленное погружение в смерть, сопровождающееся изменением личности, отравлением и без того не слишком приятного человеческого тела, вызывал у него отвращение. Мужчина побрёл дальше, размышляя о том, что уйти с высоко поднятой головой получается не у многих.
Самурай шёл за город собирать чабрец. Там, далеко за свалкой и за брошенными деревенскими домиками, есть холм с отлогими уклонами. Эти поляны на удивление бедны земляникой, хотя она растёт кругом, зато богаты фиолетовыми, растущими неправильными пятнами чабрецовыми зарослями. Самураю нравилась это естественное несовершенство природы: оно строилось на точнейших и тончайших скрытых механизмах и являлось венцом совершенства. Кривое розовобокое яблочко было куда милее его сердцу, чем идеальные упаковки, сделанные людьми. Как только еда была не россыпью, а упаковкой, то она теряла всю привлекательность. Там ведро сахара, куча соли и пластика. Нет уж.
Мужчина уже давно объявил войну супермаркетам, которые продают людям то, что растёт на улице. В конце концов, растут же где-то бананы или морошка. Растут и составляют нужное питание для тех людей. А мы – люди не те, а эти, местные. И овощи с фруктами нам нужны местные.
У Самурая было четыре огородика – тайных посадок, которые он после долгих исследований городских окраин, пустырей и оврагов расположил в таких местах, где никого не бывало. А если забредали туда какие-то случайные люди, то очень редко: никому не хотелось лезть в жальники или преодолевать ручьи и балки. Своей земли у Самурая не было, но на ничьей, брошенной, дикой проращивал он результаты своих трудов, никому не мешая и ничего у земли не забирая сверх положенного.
Май кончился, всё уже было посажено, засеяно, но толком ещё не подошло, так что он, как обычно для себя, занимался сбором других даров природы. Землянике мужчина посвятил целую неделю июня и решил с ней закончить, хотя она ещё не отошла – просто некуда было.
Банки современные, однотипные и безликие он тоже не любил, так что искал старые, толстого стекла, с рельефными изображениями на прозрачно-зелёных боках. Продавцы на рынках и развалах, как и прочие городские скитальцы, знали об этой его черте и старались банки эти приберегать и откладывать. Запас банок был ограничен, поэтому нельзя было спускать их бесконечно на земляничное варенье.
Кроме душистых ягод, он сделал запас дубовой коры и берёзовых почек. И вот чабрец. Ранний, готовый к сбору только на тайных солнечных полянах, и самый полезный. У природы часто так: весенняя жгучая крапива лучше всего, а слаще поздних арбузов не сыскать.
Самурай знал свою окраину крепко. Город заканчивался высокими домами, переходя в частный сектор, самый неинтересный для него. Там всё полнилось людьми рачительными, знающими ценность плодов и ягод. А вот среди высоких домов и магазинов никто не обращал внимания на растущие тут же обильные деревья и цветы. Городским что лютик, что барвинок. Совсем за городом же обращать внимание и собирать было особенно некому. Так что он промышлял на этих городских участках, а в частный сектор не совался, проезжая его на автобусе.
