«Тишина квартиры, ветер стадиона…».
«Flats & Stadiums».
«Лето».
Прошу тебя, избавься от меня. Я просто больше не хочу. Я просто больше не хочу так. Если моя жизнь продлится хотя бы еще на минуту, это будет неправильно. Это будет преступлением. И ты ответишь за это как соучастник. Дай мне ровно столько, чтобы осмыслить мое желание до конца. А потом избавься от меня…
Тебе ведь это совсем не сложно. Я знал много хороших людей, любящих жизнь, стремящихся сделать мир лучше, что-то создать, о ком-то позаботиться… Их больше нет. Почему же я до сих пор здесь? Этот эксперимент меня утомил. Твои образ и подобие заставляют меня смеяться. Видимо, я настолько похож на тебя самого, что тебе любопытно наблюдать за мной. Ты бы никогда не рискнул прожить такую жизнь. А теперь тебе любопытно?..
Смотри, я лежу и плачу от боли, скрючившись на постели, весь в поту и в собственной блевотине. Если бы только ты знал, как мне больно. Словно мне выстрелили в живот из ружья. Мои внутренние органы сгорают огнем, они готовы прорваться наружу, расплавив кожу. Мои кровеносные сосуды, забитые химическим дерьмом разного рода, уже не в состоянии нормально гнать мою отравленную кровь от сердца и к сердцу, а разбитый алкоголем мозг уже не в состоянии трезво смотреть на окружающую меня действительность…
И я готов поверить в тебя. Сейчас самое время поверить, потому что другого выхода нет. Я совсем один. Предатель. Я предал всех вокруг. Всех, кто меня по-настоящему любил. Я сам во всем виноват. Остались мы вдвоем. Один на один. Но даже сейчас я не смею тебя просить. Ведь тебя нет. А люди по-прежнему поклоняются идолам, как и тысячи лет назад. Ничего не изменилось…
Я хочу, чтобы меня не стало. Солнечный свет из окна заливает мою комнату, и я слышу счастливые крики детей во дворе. Я не в силах встать и закрыть шторы. Каждое движение сопровождается сильнейшей острой болью…
Я купаюсь в собственной блевотине, и мне не стыдно. Мне даже не противно. Я целеустремленно к этому шел. Я этого хотел. Совсем, как Степа. Нужно было видеть его состояние, когда я вгонял иглу в его расцарапанную вену в тот день, потому что сам он ни за что бы не сумел этого сделать. Конечно, я не смог удержаться. А потом, глядя на чудесный вид у него из окна, наблюдая за тем, как заходящее солнце купало в ярких лучах мою уничтоженную душу, совсем как тогда, когда я смотрел, как солнце садилось в море, словно таяло в глубине, и Марина была рядом со мной, держала меня за руку, я вдруг понял, почему я не хочу больше жить дальше…
Я слаб. Избавься от меня, пожалуйста, ведь я так слаб, что никогда не смогу сам этого сделать. Я даже этого сделать не могу. Я хочу, чтобы мне помогли. Я хочу разделить с кем-нибудь эту ответственность. Я хочу, чтобы все сделали за меня. Я просто не могу больше жить…
Ворочаясь в отвратительной едкой жиже, отвергнутой моим организмом, я вспоминаю сквозь полусон, сколько раз я валялся здесь, на этой кровати, в подобном состоянии за все эти годы. И я прошу тебя, пожалуйста, избавься от меня. Вытащи из этого ада воспоминаний, в котором невозможно разобрать, где правда, а где ложь…
А правда заключается в том, что я настолько сильно люблю жизнь, что не хочу, чтобы в ней было место для такого существа, как я. Срок должен подойти. Я с радостью покину строй. Я исчезну. Свет погаснет, и наступит тишина…
Но я хотел бы верить в то, что за смертью что-то есть. Что-то для каждого свое. Там мои города, в которых я никогда не бывал, их рисовало лишь больное сознание обдолбившегося торчка, там звезды, которые отражаются в чистых озерах этих городов, там яркое солнце и легкие облака, там нет войны, и все люди улыбаются друг другу. А еще там нет болезней и смерти, лишь чистота и счастье, красота и вечная молодость. И я действительно хотел бы верить в это…
Я не хочу больше жить, потому что я узнал все, что мне нужно было узнать, и я хотел бы, чтобы эти мысли стали последними. Искренне хотел бы, потому что я не вижу другого выхода из этой ситуации. Я не помню, когда все это случилось, но я помню, как все это началось…
Я перегибаюсь через маленький стол, чтобы успеть ухватить остатки отравленного дыма после Роминого напаса. На конце иголки дымится хэш, и я пытаюсь не пропустить момент, когда Рома напаснется до предела. Вот еще немного, и он протягивает иглу мне. Я собираю остатки дыма, пока Ромчик с хитрой улыбкой наблюдает за мной. Тот еще негодник.
– Иголочка хороша, – улыбаясь, утверждает он.
Роман прав, но, собственно говоря, мне все равно. Я уже нормально убился, и окружающий мир меня не особо интересует. Хотя, надо признать, этот негодник умеет стильно накуриваться.
– С иголочки… – улыбаюсь я ему, раскуривая сигарету.
В курении с иглы есть определенный смысл, но я предпочитаю классический способ. Минимум затраты продукта, максимум эффекта. Кроме того, этот прошаренный котяра настолько эстет, что даже не засовывает иглу в бутылку. Говорит, ему достаточно того, пока хеш медленно тлеет на конце иголки. Сука пафосная.
– «Captain Black»? – он кивает на сигарету, на которой я аккуратно завариваю гашиш.
– Ага…
– Вишневый?
– Ага…
Я полностью сосредоточен на процессе приготовления.
– Ты не в себе, дружище, – изрекает Роман, смеясь.
Он прав, но в этом-то и весь смысл. По правде сказать, я даже не знаю, откуда здесь взялась эта пачка. Видимо, Монах притащил из магазина. Он, судя по всему, так и не определился, какие же сигареты начать курить, вот и таскает в дом разную дрянь. Но я, в принципе, совсем не против. Довольно необычно завариться на такой палке.
Из колонок доносится приятный голос. «Beck» думает, что влюбился. Я заканчиваю варить и докуриваю сигарету. Рома с любопытством смотрит на меня выжидающе.
– Думаю, это финальная, – говорю я ему и улыбаюсь. – Твое здоровье…
Я подношу бутылку к губам, делаю ровный напас и оказываюсь прав. Это финал. В глазах мутнеет, мозг отключается на время, и мое тело пронизывают тысячи маленьких иголочек. Они впиваются в него, словно кто-то делает мне сеанс иглоукалывания. Меня тащит с нечеловеческой силой. Добрая варка получилась, и все из-за долбаной сигареты. Вишневый аромат въедается в мой мозг. Только бы сердце не остановилось.
