ЧАРЛИ
Телефон звонил зло, глумливо-настойчиво, неумолимо давая понять – прикидываться, что меня нет дома, бесполезно. Я знал, кто это, что ему нужно и чем всё это непременно закончится. Только идиот стал бы отвечать на этот звонок. Идиот или человек малодушный, скорее даже бесхребетный.
Я снял трубку.
Раздался хриплый, залипающий голос:
– Прячешься, сука?
– Ничего я не прячусь.
– А чего, гад, не отвечал?
Я трусливо заюлил:
– Звонка не слышал.
– Врёшь. Я слышал, а ты не слышал?
– Не вру, работал я. А потом, у меня музыка громкая была.
Нехорошая пауза. Потом голос произнёс без выражения:
– Ну, смотри, дело твоё.
– Алло! Подожди! Я же ничего, просто у меня… Алло!
Но телефон уже умолк. Плохо. Очень плохо. Это человек способен абсолютно на всё. Ни один самый изощрённый ум не может представить, какие омерзительные и жестокие вещи он не раз и не два уже проделывал с той только целью…
Во двор упал и гулко раскатился сиплый крик:
– А Саня из сто девяносто шестой ночью блядей привёл, до утра спать не давал! И меня звал! А я не пошёл!
Я метнулся к окну. Жизнь во дворе замерла – дети в песочнице заинтересованно подняли головы, мамаши перестали курить и тоже вглядывались в окна дома.
Сволочь. Вот сволочь.
Вылетев на лестничную клетку, я в несколько прыжков оказался этажом выше. Как обычно в таких случаях, дверь в угловую квартиру была не заперта.
Босой и толстый Повсюша в обвислой майке и линялых трусах сидел на ободранном табурете и вдохновенно орал в распахнутое окно:
– Учёный! Какой он, на хрен, учёный? Востоковед собачий! Знаем мы этих востоковедов! Камасутру изучает! Тёлок драть…
Я захлопнул окно.
– Ты что, паскуда, творишь? При чём тут камасутра? И давно я уже не востоковед…
Но Повсюша, отвернувшись от окна, уже потирал руки:
– Быстро добрался. Я тебе салатик порезал, крупно, как ты любишь. Водка только из холодильника. Думаю, сейчас Саня прискачет, а всё уже накрыто. В морозилке ещё есть…
Я трясся от злости:
– Я тебя, собака, в окно кину.
Повсюша был сосредоточен:
– Наливай. Ведь греется.
– С кем я разговариваю?
Повсюша стонал, набрасывая мне в тарелку салат:
– Ну, чего ждём? Совсем же тёплая будет.
Я сел. Налил. Выпили густой ледяной водки. Повсюша, сидя со стопкой в руке и прикрыв глаза, слушал, как водка стекает по пищеводу в желудок.
– Повсюш…
Он нежно выдохнул и открыл глаза.
– Достигло. Кстати, а почему вы меня так называли? Класса ведь с пятого. «Повсюша» да «Повсюша».
– Чего? А, это? Потому что всё время говорил: «А мне всё по фигу». Даже когда тебя из школы выгоняли. Я о другом…
– Мне всё по… Повсюша… Хрень какая-то.
Я решил для разнообразия хотя бы раз закончить фразу.
– Дай договорить! Я давно хотел сказать. Ты помнишь про мальчика, который кричал: «Волк! Волк!»? Шутил он так. Соседям это надоело, и когда настоящий волк появился…
Повсюша заулыбался:
– Это ты про вчера, как я тебе позвонил и чужим голосом сказал, что попал в аварию и мне ноги оторвало? И ты через весь город нёсся?
– Дай договорить…
Мой неугомонный друг потёр грудь:
– А в другой раз как будто из милиции, что я убил троих – за девушку заступился. Ты с адвокатом прикатил. А мы там с ментами бухаем. Адвокат орать начал, и они его в обезьянник заперли, чтобы не доставал. А ты как всегда – «работа», «статья не закончена». А потом сам нажрался, у нашего участкового пистолет отбирал, хотел голубя влёт снять. Еле скрутили.
В коридоре негромко стукнула входная дверь. Мать Повсюши Елена Васильевна заглянула к нам в комнату:
– Сашенька, ты пришёл? Здравствуй. Ну, зачем ты с ним выпиваешь?
Повсюша раздражённо плеснул водку в рюмки.
– Не видишь, люди отдыхают? Зудишь тут. Сидела бы на своей даче.
Горестно вздохнув, Елена Васильевна ушла на кухню.
Повсюша поднял рюмку.
– Давай, за Чарли выпьем.
Я послушно поднял рюмку:
– Чарли – это кто?
Повсюша проглотил водку, выдохнул.
– Костю из семнадцатой помнишь? На класс старше нас учился? Он же пилот, по заграницам мотается. Решил денег срубить, приволок обезьяну. Редкую. На продажу. Тысяч пять долларов. Чарли зовут. И вроде уже договорился с покупателем, а тут ему опять в рейс. Он мне говорит: «Оставь у себя на пару дней». А его снова куда-то загнали на край света. Так что его, считай, неделю дома не было.
– Слушай, давай к финалу. У меня от твоей ерунды голова болеть начинает.
– Не гони. Его, макаку эту, главное, запрёшь в ванной, свет погасишь – он сразу свистеть начинает, да так громко. А оставишь свет – ничего, вроде, веселей ему. Я чего думаю – как он в джунглях? Там же по ночам ему никто свет…
На кухне раздался приглушённый грохот.
Повсюша осёкся. Подумав, цокнул языком и осторожно поставил ещё полную стопку:
– Матери-то я про Чарли не рассказал.
Он отвёл глаза:
– Слушай, сходи на кухню, а?
– На кой?
– Она тебя уважает.
– При чём тут уважение? Что ты опять натворил?
– Ну, иди-иди. Иди.
Я неохотно поднялся. Прошёл на кухню и остановился на пороге.
Елена Васильевна лежала на кафельном полу, глядя в потолок неживыми глазами. У меня всё оборвалось.
Елена Васильевна ко мне относилась хорошо, как, впрочем, большинство родителей моих друзей. С точки зрения жизненных достижений и денег мои приятели в своей массе преуспели много больше меня. Но их родители почему-то воспринимали меня как мальчика-отличника, который не гнушается дружбой с их оболтусами-сыновьями. Ещё с одним приятелем, не Повсюшей, с другим, я учился в первом классе. Потом он перешёл в математическую школу. Позже стал банкиром, перебрался в Австралию, у него семья, и, по-моему, не одна, домов тоже несколько. Даже был как-то объявлен в международный розыск. Но его маман до сих пор ставит ему меня в пример, упирая на то, что я всегда был отличником, а он как олухом был, так им и остался.
Из комнаты послышался осторожный голос Повсюши:
– Сань! Ну, чего там?
Я с трудом выговорил:
– Пойди сюда.
Повсюша издали настаивал:
– Скажи, как она?
Я молчал. Хорошее дело – скажи. Может, пойти подготовить его? С одной стороны, у алкоголиков нервы закалены постоянной борьбой с абстиненцией, а с другой, они народ тонкий, с той точки зрения, что психика расшатывается…
Я дёрнулся в сторону и с размаху ударился головой о полку – Елена Васильевна повела глазами в мою сторону. Она тихо и внятно произнесла:
– Скажи этой сволочи, пусть сейчас же идёт сюда.
– Как вы, Елена Васи…?
Не поднимаясь с пола, она вяло повела рукой на распахнутую дверцу морозилки. Я послушно заглянул.
Из морозилки на меня таращилась жуткая оскаленная харя. Острые клыки далеко высовывались из разинутой пасти, подёрнутые кровавой плёнкой глаза вылезали из орбит, венчик реденьких седых волос предсмертным нимбом окружал голову. Маленькая чёрная ручка с крошечными, детскими ноготками тянулась и тянулась к моему горлу…
