Кирю разбудил вкусный запах жарящегося хлеба. Он даже подумал, что это ему снится и что сон слишком хорош, чтобы просыпаться. Потом запах стал еще вкуснее, он понял, что ему не мерещится и открыл глаза.
В выбитые окна полуразрушенного фольварка, в котором обосновался их дозор, светило веселое мартовское солнце. Задача у дозора была очень простой: предупредить, если на ведущих к перекрестку дорогах появятся немцы, или кто-то из начальства. О немцах они должны были сообщить красной ракетой, а о начальстве зеленой, продублировав сигнал парой выстрелов. Ничего сложного. Двое спят, третий смотрит в бинокль. Вот только почему его не разбудили? И откуда этот запах?
Он поднялся, надел шинель, которой укрывался и перетянул ее ремнем. Потом поднял лежавший рядом с ним ППШ и выглянул в дверной проем.
– О! Проснулась наша Спящая красавица, – прокомментировал его появление сидевший у костра и что-то жаривший старшина. – Никак выспался?
– Дык это… – Киря шмыгнул носом. – Сплю и чую: где-то жрут без меня. Чем это пахнет, Андреич?
– Тебе не все равно? Иди лучше, Петра смени. Он тебя утром будить не стал. Сказал, что сам постоит.
– Ага, ладно. Сейчас. А чем пахнет-то? Опаньки…
Подойдя ближе, Киря наконец разглядел, что делает старшина. Тот жарил на саперной лопатке яичницу. Вот откуда шел запах.
– Нифига себе! Где взяли?
Старшина усмехнулся и ответил:
– Ты ночью снес! Я мимо шел – лежит яйцо рядом с тобой.
– Андреич, не гони!
– Я тебе хоть раз врал? Вон и Петька подтвердит. Эй, Петруха!
– Чего? – ответили сверху.
– Скажи, что яйцо рядом с Кирей нашли!
– Без базара! Рядом лежало.
– Слышал?
Киря удивленно хлопал глазами. Старшина раньше в подобных розыгрышах замечен не был, но яйцо, поджаривающееся на малой саперной лопатке, говорило само за себя.
– Ты проверь по карманам, может там еще есть.
Он действительно сунул руки в карманы шинели, но тут его взгляд упал на лежащую в углу белую курицу с отрубленной головой. Киря сразу все понял и рассмеялся.
– Ну, Андреич! Подколол…
– Заметил наконец? Курятник здесь "тридцатьчетверка" переехала, всех курей пехота переловила, а эта как-то уцелела. Пришла ночью к тебе и снесла яйцо. Петр ее заметил и – штыком, а ты сопел в две дырки и ничего не услышал. Петруха!
– О-у?
– Комм цу мир, делить будем. Киря, отвернись!
Поджаренное яйцо было аккуратно переложено с лопатки на кусок хлеба, накрыто вторым куском и этот бутерброд двумя взмахами ножа был поделен на три примерно равные части.
– Кому? – спросил старшина, указывая ножом на один из кусков.
– Мне.
– Ха! Прогадал. Кому?
– Тебе.
– Молодчик!
Кусок был самым большим.
– Ну, бери свой и топай на пост, а я этот подарок судьбы ощипывать буду.
Спустившийся вниз Петр двумя глотками проглотил свою долю и запил водой из фляги. Спать он не стал, а вытащил из кармана гимнастерки нитку с иголкой, снял шинель и начал зашивать дырку.
– Курица – это еще ничего, – сказал он. – Вот у нас той зимой случай был, это еще до того, как я в этот полк попал. Мы тогда наступали на Сальск…
* * *
Калмыцкие степи ровные, как стол. Наступать по ним – одно удовольствие, если конечно идти по дороге и если танки есть. На танк забрался, встал, как суслик – и все видно километров на десять. Немцу никак не спрятаться, хоть ты весь бинтами обмотайся. Сплошной линии фронта нет, но зато если впереди высота, то можно быть уверенным: там у них опорный пункт. Сходу сбить вряд-ли получится. Не для того фриц окапывался, чтобы дать себя с налету сковырнуть парой танков. Торопыг, пытавшихся показывать подобные фокусы, похоронили еще в сорок первом году.
Значит надо разворачиваться, подтягивать артиллерию и, как говориться, начинать боевые действия. Лучше всего конечно попробовать противника окружить. Вот так и вышло, что два батальона стрелкового полка завязли, а третий, с приданной ему минометной и артиллерийской батареями и танковым взводом получил приказ вырваться вперед с тем, чтобы обойти обороняющихся немцев, перерезав им пути отступления.
Ночью по степи особо не побегаешь. Пришлось остановиться и заночевать в поле. Красноармейцу не привыкать, лошадкам монгольской породы – тоже. Присмотрели подходящую балку, где кусты кое-как защищали от ветра, выслали дозоры, как полагается и расположились на ночевку…
– Товарищ старший лейтенант! Ракета!
– Чего!? – Командир минометной батареи хлопал со сна глазами, не понимая, чего от него хочет вестовой.
– Ракета! Немцы!
– Где!? Мать твою! Батарея, к бою!!!
Выбравшись на край овражка, старлей поднес к глазам бинокль. Километрах в двух от них двигалась какая-то сплошная серая масса.
"Пехота что-ли? Да их же там не меньше дивизии! Вот это мы попали…"
– Батарея! – заорал он, срывая голос на морозе. – Приготовиться к открытию заградительного огня. Прицел тридцать-двадцать, угломер…
Глядя на то, как солдаты суетятся вокруг минометов он мысленно похвалил себя за то, что вечером приказал подготовить огневую позицию.
– Огонь!
Мины ушли в небо и посреди серой массы блеснули разрывы. Волна приближалась. Минометы продолжали стрелять, но немцы оказались какими-то фанатиками, не пробовали ни залечь, ни окопаться, перли сломя голову прямо на огонь очухавшейся пехоты. Потом спереди донеслись крики и взлетела зеленая ракета.
– Прекратить огонь!
"Да что там у них!?"
Душа у командира батареи, что называется: ушла в пятки. Какое-то время он думал, что стрелял по своим и уже прикидывал, как живется в штрафной роте. Потом мимо него с блеяньем шарахнулись какие-то тени.
– Бараны, товарищ старший лейтенант! – закричал вестовой, азартно перехватывая карабин и снимая его с предохранителя.
– Сам вижу! Стреляй, мясо убегает!
* * *
Петр перекусил нитку и, критически разглядывая штопку, закончил рассказ:
– В общем, я столько мяса ни до того, ни после не ел. Пропасть, сколько их минометчики набили. Каждый в батальоне за спиной по барану тащил, а кое-кто и за собой на ремнях их волок по дороге. На привале дух от костров шел, как… Как не знаю, от чего. Неделю на перловку никто смотреть не мог.
– Можно сказать: дар Божий, – хмыкнул старшина.
– Во-во! Дар… Слышал, Киря!? Это тебе не яйца нести!
