– А вот и она. Проходите.
Вместе с воспитательницей детского дома в комнату зашел высокий мужчина. Он мельком взглянул на единственного ребенка, находящегося в помещении, а затем принялся с интересом изучать обстановку. Светло-голубая краска на стенах в некоторых местах потрескалась и скололась, небольшие круглые столы и стулья давно отжили свой век и требовали ремонта, а большинство игрушек давно пора было выбросить и заменить новыми.
Гость же на этом фоне выглядел так, словно попал сюда случайно. Он был довольно молод – скорее всего, около тридцати пяти – и хорошо одет: черное пальто и строгий костюм идеально сидели на его стройном теле и, очевидно, стоили немалых денег, как, впрочем, и кожаные туфли, начищенные до блеска. Его иссиня-черные волосы длиной до подбородка были аккуратно зачесаны назад, за исключением двух выпущенных спереди прядей. Этот мужчина явно имел высокий статус в обществе и представлял собой пример сдержанности и элегантности, что редко можно было увидеть в стенах этого здания.
– Абэ-сан, вы позволите мне поговорить с девочкой наедине? – спросил мужчина, рассматривая потрепанную книжную полку, стоящую у стены.
Воспитательница отрицательно покачала головой:
– Не положено, Фурукава-сан. Простите, но вы не можете остаться с ней без сотрудника детского дома. К тому же, как я уже упоминала, она ни с кем не разговаривает.
– Уверен, мы найдем общий язык. – Улыбнувшись, незнакомец медленно подошел к столу, за которым сидела девочка, и сел напротив. – Здравствуй, принцесса. Меня зовут Осу. Не хочешь немного поболтать? Например, о погоде? Или, может, ты любишь книги?
Девочка никак не отреагировала на заданные ей вопросы и продолжила смотреть в блокнот, который она переместила себе на колени, чтобы мужчина не видел, что она так старательно выводила в нем карандашом.
– Фурукава-сан, как видите, поговорить с ней не получится. Если хотите, другие дети…
– Я подожду, – не дав воспитательнице закончить, ответил Фурукава. – Мне нужна именно она.
Абэ снова покачала головой:
– Боюсь, ждать придется очень долго.
– Я не спешу.
Фурукава поднялся на ноги и, по пути споткнувшись о кубики с изображениями животных, подошел к окну, расположенному справа от стола.
– Это ведь комната отдыха?
– Да.
– Где остальные дети?
– Они гуляют на улице.
– Почему же девочка не с ними, а здесь?
– За все время пребывания здесь она ни с кем не подружилась. Она не общается с другими детьми. Да и они не стремятся это исправить.
Фурукава снова обратился к ребенку:
– Чем же ты занимаешься?
– Она рисует, – вместо девочки ответила Абэ. – И мы разрешили ей помогать на кухне с готовкой.
– И что ты рисуешь? – Фурукава упорно продолжал задавать вопросы, хоть та, с кем он так хотел поговорить, по-прежнему на него не реагировала и даже не смотрела.
– Людей, – выдержав паузу, снова вставила слово женщина.
Фурукава наконец взглянул на нее.
– Каких людей?
Абэ замешкалась. Было заметно, что она хочет чем-то поделиться, но не может решить – стоит ли. Собравшись с духом, женщина громко выдохнула.
– Можно вас на минутку?
Мужчина вышел из игровой вслед за воспитательницей, после чего они вместе направились вглубь здания по длинному коридору. Поскольку большинство детей находились на улице, внутри было тихо. Фурукава внимательно осматривался, и очень быстро у него появилось тяжелое гнетущее чувство, что он находится в лечебнице для душевнобольных.
Обшарпанные стены тусклого желтого цвета.
Растения, которые давно не видели воды.
Запах медикаментов.
Затхлый воздух.
Духота.
Растущее с каждым шагом напряжение.
Это место действительно было не обычным приютом. Сюда направляли детей, психическое здоровье которых оставляло желать лучшего. Часть детей, попавших в приют, были полными сиротами, остальные имели как минимум одного живого родителя, однако от них либо отказались, либо их изъяли из семьи.
Когда приезжал кто-то, кто хотел усыновить или удочерить ребенка, что бывало нечасто, – воспитатели всеми силами старались сделать так, чтобы потенциальные родители не попадались на глаза детям, поскольку, учитывая особенности здешних обитателей, только единицам было суждено обрести новый дом. Большинству же была уготована жизнь в стенах приюта вплоть до совершеннолетия, а затем – самостоятельное существование вдали от этого места.
В огромном мире, о котором они знают так мало.
В мире, к которому они не готовы.
Где выживут сильнейшие.
А слабых сожрут.
Мимо Фурукавы пробежал мальчик лет пяти, и, заметив незнакомца, с детским любопытством посмотрел ему вслед. В его взгляде отчетливо читалась надежда.
Наконец Абэ остановилась. Она распахнула дверь, и Фурукава оказался в крошечном кабинете. В центре стоял стол, на котором аккуратными стопками были разложены бумаги и документы, а на краю расположилась ваза с увядающими цветами. В кабинете пахло цитрусом и бергамотом. На стене висели фото в рамке, на которых были запечатлены воспитатели детского дома и их воспитанники. Впрочем, назвать кабинет уютным все равно было нельзя.
– Простите, что пришлось столько идти. Не хотела говорить при Кире. Я искренне люблю всех детей, которые живут в нашем доме, но, честно говоря, у меня мурашки по коже от этого ребенка, – сказала Абэ. – Когда она смотрит на меня, мне кажется, что она… Видит мою душу. Я хочу вам кое-что показать.
Женщина села за стол, открыла нижний ящик и выудила оттуда лист бумаги.
– Вот.
Фурукава взял лист в руки. Он сразу понял, что на рисунке изображена Абэ. Ее лицо было поделено на две части: слева она улыбалась и выглядела приветливо, однако с другой стороны она плакала, под глазом и на щеке были кровоподтеки, бровь рассечена, а рот застыл в безмолвном крике.
– Почему она это нарисовала? – спросил мужчина.
Абэ теребила в руках ручку, не решаясь заговорить.
– Знаете… Когда Кира попала к нам, я только-только вышла замуж. Мамору сделал мне предложение спустя четыре месяца после знакомства, но меня это нисколько не смущало: мне казалось, что Мамору создан для меня, а я – для него. Увы, это было лишь сказкой, которую я сама же и придумала, и в которую я, увы, поверила.
Женщина наконец оставила ручку в покое и отложила ее на стол, а затем встала со стула и подошла к окну, устремив взгляд вдаль.
– Оказалось, я совсем не знаю человека, женой которого согласилась стать. Мамору был зависимым, игроманом, и он тратил на игры почти все йены. Через два месяца после свадьбы его сократили на работе, и денег стало катастрофически не хватать. Еще через месяц Мамору потратил все свои сбережения. Я пыталась бороться с его зависимостью, но зависимость оказалась сильнее. Сильнее меня, сильнее него и сильнее наших чувств. К сожалению, что бы я ни делала, болезнь победила. Когда желание снова сыграть брало над мужем верх, он избивал меня, и мне приходилось отдавать ему деньги – иначе он бы просто меня убил. В этом состоянии Мамору ничего бы не остановило. Когда все было совсем плохо – я брала отгулы, но я не могла постоянно отпрашиваться, поэтому я просто замазывала следы побоев и приезжала сюда. Никто из моих коллег не догадывался о том, что происходит у меня дома. Да даже если и понимали – никто с расспросами не лез, и в стенах приюта я никогда и ни с кем не обсуждала это. Так мы прожили еще некоторое время, а потом развелись.
