1. Глава 1
1991 год.
— Угу... Угу... — нахмурив брови, Андрей листал её рекомендации и с каким-то отрешённым отчаянием понимал, что ни черта не может в них разобрать, и дело вовсе не в буквах. — Ну что ж, Оксана Васильевна, боюсь, вы мне... в смысле нам не подходите.
— Почему?
Понаблюдал, как на самом краю стола чудом балансирует башня, обязательная к заполнению: рапорты, отчёты, карточки происшествий и прочие, и тоскливо поморщился:
— Ну-у... Вы слишком... слишком молоды. — «И красива...» Так, стоп! Устало ткнулся лбом в ладонь: — Вы же понимаете, ребёнок непростой. Здесь опыт нужен.
— И он у меня есть! Пусть не особо богатый, но зато по профилю! К тому же, двадцать пять — это не так уж и мало!
«Не так уж и мало, это когда за простую хулиганку трёшку дают, а когда ты уже даже не помнишь каковы на ощупь женщины, это...»
Так, стоп! Чёрт, да что происходит-то?
Поднял взгляд, наткнулся на её ответный — серо-зелёный, такой доверчивый и ждущий, словно ей и самой ещё нужна нянька.
— Извините, Оксана... ээ... — демонстративно заглянул в рекомендации, хотя необходимости в этом, кроме как подчеркнуть личную незаинтересованность не было, — Оксана Васильевна, но мне нужно работать. До свидания.
Схватил первую попавшуюся папку, решительно направился к сейфу. Крутанул ручку кодового замка — раз, другой... Безуспешно. Раздражённо прихлопнул по дверце кулаком, крутанул ещё раз.
— ...Андрюх! — позвал откуда-то издалека голос. — Андрюх, это Мишкин сейф!
И он очнулся. Гражданки Красновой уже не было, а Харламов, закинув ноги на стол, качался на задних ножках стула и загадочно лыбился. И сейф действительно был чужой. Да и кабинет тоже.
— Зашпарился я что-то, Оле́ж, — расслабив узел галстука, вернулся Андрей на место. — Душно сегодня. Наверное, гроза будет.
— Угу, — многозначительно хмыкнул Харламов и кивнул на дверь: — А это кто?
— Да это так, из диспансера. В няньки пришла проситься.
— А та? Уже всё?
— Пока нет, но чую, скоро.
— Тогда зачем эту отшил? Она похоже расстроилась.
Андрей сделал вид что не расслышал и погрузился в писанину. Однако вскоре поймал себя на том, что вовсе не пишет, а, уставившись в одну точку, вспоминает гражданку Краснову. Вернее, не её саму, а свою странную реакцию на неё — растерянность. Как в кино: вот стук в дверь и осторожное «Можно?», и его строгое, не поднимая головы от писанины «Вы к кому?» — в ответ. «К Иванову» «У Иванова сегодня неприёмный...» — наконец-то отрывает он взгляд от рапорта и...
— Андрюх, тут тебя! — протягивая телефонную трубку, вырвал его из раздумий Харламов.
Взял.
— Андрей Иванович, вы меня, конечно, извините, но это уже совсем ни в какие ворота! — сходу перешла на крик няня Нина Тимофеевна. — Я, конечно, всё понимаю, но это!..
Выслушал её сбивчивую истерику и, положив трубку, глянул на часы.
— Всё? — с сочувствием кивнул Харламов. — И эта пала в неравной схватке?
— Я, если честно, ничего не понял. Но надо сгонять, посмотреть. Прикрой меня если что, лады? Я быстро.
***
— И пока я в ванной, они просто сбежали! Я из комнаты в комнату — а их нет! Батюшки родные, я на улицу — а где их там найдёшь-то? Я туда, сюда... Ох, думала, сердце остановится! — Нина Тимофеевна, пятидесятишестилетняя женщина внушительных размеров, прижала пухлую ладонь к груди. — У меня аж давление скакануло, я ведь...
— И чем всё закончилось? — думая уже не о том, что случилось, а о том, что делать, если она всё-таки решит уйти, прервал её Андрей. — Как вы их нашли?
— Мальчишка соседский сказал, что они в соседнем дворе на качелях качаются! Я туда — а они и правда, там! И хоть бы извинилась! — гневно тряхнула она пальцем перед Маринкиным носом, на что та лишь упрямо надулась. — Так нет! Я их домой веду, а она мне: «Ненавижу тебя, жирная корова!» Представляете?! Это... Это же вообще... — задохнулась от возмущения.
Андрей глянул на дочку, она опустила голову.
— Нина Тимофеевна, вы говорите, что безрезультатно оббегали все окрестности, но в итоге оказалось, что дети просто гуляли в соседнем дворе. Как это понимать?
— Так прятались, видать! Уж за этой-то станется!
— Марина, где вы были?
Но она молчала. А Тёмка... А что Тёмка — крутил свои верёвочки, увлечённо бормоча под нос:
— Ка-а-арова! Жирная ка-а-арова!
Н-да уж. Лучшей улики с доказательством и не придумаешь.
— Хорошо, Нина Тимофеевна, я понял. Прошу прощения за инцидент, будем принимать меры. — Глянул на часы, обречённо вздохнул. — И на сегодня вы можете быть свободны.
— Меры! — фыркнула она, поднимаясь. — Какие уж тут меры могут быть, кроме хорошего ремня? Вот вы её жалеете, а она на глазах в чудовище превращается! И Тёмку за собой тянет! Ведь пока у неё учёба с продлёнкой были — и у нас с Тёмой всё хорошо было, дружно, мирно. Но как только каникулы начались — так всё! Просто беда! — Нависла над Маринкой: — Бессовестная! А ещё дочка милиционера называется! Только отца позоришь! — Выходя из квартиры, обернулась: — При всём моём уважении, Андрей Иванович, но про вашу Марину у нас в диспансере уже байки ходят, имейте в виду! А я ведь не к ней, а к Тёмке в няньки нанималась! Ну и зачем мне тогда эта... это недоразумение в довесок? Вот уйду от вас и всё, во всём районе ведь замену мне не найдёте. Не больше дураков, так и знайте! Тем более с моим-то стажем!
Она ушла, и в кухне повисла напряжённая тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов на стене и увлечённым Тёмкиным бормотанием:
— Не-е-енавижу тебя! Ка-а-арова!
И это действительно было уже слишком. Повернулся к дочери, глянул строго... и она, закатив глаза, тут же вышла из кухни. Он посидел ещё немного и пошёл следом.
Марина стояла в углу возле туалета — лицом к стене, руки за спиной, — однако покорности в этом не было даже близко. Она просто сделала одолжение. За пять лет привыкла к этому углу, как к родному, даже позу изобрела фирменную — упершись лбом в стену, заплетя ногу за ногу, и покачиваясь, так это, вальяжно, из стороны в сторону. Иногда даже напевая что-то под нос.
Минут через сорок позвал её в комнату. Она медленно, опустив голову так низко, что лицо скрылось за пшеничными локонами, вошла.
— Ну? Что скажешь, Марин?
Молчание.
Андрей вздохнул. Уж каких только дознаний не приходилось ему проводить, каких только нарушителей не раскручивал на чистосердечные, но с Маринкой бесполезно. Эта если упрётся, то всё. Глухарь.
— Ну ладно, а сбежала-то зачем? Да ещё и Тёмку за собой потащила.
— Я не сбежала.
— Тогда что это было?
Молчание.
— А обзываться?
— А потому что она жирная корова, и я её ненавижу! — дерзко вскинула Маринка голову.
— А ну-ка... — строго тряхнул он пальцем. — Чтобы завтра же извинилась, ясно? Иначе дождёшься у меня — оформлю тебя на всё лето в школьный лагерь! С дневным сном!
