Посвящается всем грешным душам…
От лукавого
НАФС 1
ПАНДЕМОНИУМ
Приди таким, какой ты есть и каким ты был Comeasyouare, asyouwere
Приди, весь в грязи, Comedowsedinmud,
Пропитанный известью, Soakedinbleach
Таким, каким я хочу, чтоб ты стал. AsIwantyoutobe…>1
Джонни Версетти
Я ехал в дом, где жили Мальчик-собака и Человек-уголь. Их старинный особняк располагался в самом сердце города. Такой старинный. Ему будто тысяча лет. Быть может, больше. Возможно, он стоял здесь до приезда Колумба. Дом абсолютно не вписывался в современный урбанистический антураж, равно как и лживые слушки о его обитателях: злобном полтергейсте, живых тряпичных кукол-убийц Панча и Джуди, семействе скелетонов Эллиотов, человекообразном комаре Германе и им подобным.
Всегдашнее не теряющее актуальность занятие и детей и стариков – это шкворчать о том, как время от времени до их ушей докатываются панические вопли, неразлучно с раскатами нечеловеческого хохота по ту строну белой кирпичной стены.
Ложь чистой воды! Истина же стократ поразительней…
Ворота открылись, и машина, шелестя шинами, въехала во двор. Следуя моде, ухоженные деревья давно поменяли пышные зеленые костюмы на более легкие, бедные, красно-желтые прикиды, а пройдет еще немого времени как они и вовсе уподобятся аскетам.
Остановившись у веранды, водитель заглушил мотор. Я выбрался из кожаного кресла, ощутил прохладное дыхание осенней поры, поправил все видимые складочки костюма тройки, мельком глянул на блестящие стрелки «Luminox», те показывали 10:07, и открыл заднюю, лакированную дверцу «Mercedes-Benz».
Мортимер Дрейк – мой Архонт – сидел с приспущенными веками. Кто угодно подумал бы, что бритоголовый, с короткой, ухоженной бородой джентльмен задремал по дороге и непременно ошибся бы. Сверхъестественные колебания – едва уловимый характерный запах – наводили на мысль, что «работа» кипит.
Тревожить его в данный момент – себе в убыток (сам не терплю, когда отвлекают), но, слава Лилит, мне и не пришлось.
Жестковатые янтарные глаза Архонта открылись, и он выбрался из машины. Отставая на шаг, я неспешно последовал за ним к крылечку.
Не успел он занести руку для стука, как дверь с витиеватыми узорами распахнулась. На пороге появился бесстрастный Инч Мондел – мажордом особняка. Он был человеком (впрочем, спорное заявление) неопределимого по внешности возраста с правильными чертами лица, одетым в костюм с иголочки. Не получалось даже представить его вне Дома. Он составлял с ним единое целое. Спросить его, когда он стал мажордомом – все равно, что спрашивать человека, когда у него появились руки или лицо. Инч Мондел сдержанно поклонился и сделал приглашающий жест.
Стены, до неприличия белые, приятно отдавали прохладой. Как же много воды утекло с тех пор, как я наведывался сюда в последний – он же и первый – раз. На мраморном полу черные ромбы чередовались с красными, застучав по ним каблуками туфель и не удостоив визитом гардеробную, мы прошли через вестибюль напрямик в гостиную.
Не останавливаясь, я мельком кинул взгляд на свое отражение в ростовом зеркале: пиджак антрацитового цвета поверх черной рубашки сидел превосходно. И все же руки сами собой потянулись разгладить иллюзорные морщинки на рукаве и поправить треугольник платка в петлице.
Кроме зеркала на пути встретилась статуя четвероголового монстра, отчаянно срывающего с себя кожу десятью лапами. Казалось, изваяние вот-вот пробудится, издаст рык и разнесет тут все вокруг. Внезапное наваждение было одним из тех самых иррациональных страхов. Без понятия, что оно за существо, но почему-то, Архонт проявил к нему… уважение.
Как выяснилось, мы прибыли далеко не последние.
Вортинтон Годрик, которого за глазами называют Фламинго, сидел за махагоновым круглым столом с хмурым лицом, сцепив пальцы под подбородком. На нем была белая рубашка и фланелевый жакет.
Позади, сосредоточенный как полярная глубоководная акула, тоже сцепив пальцы в замок, но на уровне ремня, стоял его Приближенный – Рагнар. Рыжебородый амбал с вечно приподнятыми плечами был в льняном свитере стального, как и его глаза, цвета. На толстом поясе закреплена кобура с дерзко выглядывающей рукоятью служебного пистолета. Он всегда вызывал у меня уважительное опасение. Колючие глаза враждебно и пронзительно глянули на меня из-под жирных бровей. Рагнар сдержанно кивнул. Я ответил тем же.
Мой Архонт тоже заметил, что глава культа кригеров не в духе и без приветствия расположился за тем же столом. А я плавно переместился ему за спину, чуть поодаль не нарушая личного пространства.
Оказывается, в комнате находился еще один Архонт. Тихий как призрак и невозмутимый как смерть – Артур Грэм. Его Приближенный отсутствовал (признаюсь, даже не помню, видел ли я его когда-либо).
Взгляд невольно пал на его ботинки. Они были припудрены таинственной мучнистой пылью. Даже я, входящий в десятку первых посвященных, теряюсь в догадках от чего она. Молотые кости? Последствие алхимических опытов? Сахарная пудра? Вопрос на миллион долларов, а то и больше.
Завернутый в строгий угольно-черный фрак Артур Грэм замер у камина. Сцепив за спиной коричневые пальцы, покрытые аспидно-черными пятнами, он разглядывал огромную на всю широкую стену картину. Непроизвольно и я сам поддался ее чарам. Так, на левой стороне триптиха меня заворожила пятнистая кошка с мышью в зубах.
Завсегдатаем меня нельзя было назвать, поэтому пялился на всех и вся, надеюсь, умело скрывал это.
Пока меня пленили аллегории, аллюзии и реминисценции средневекового шедевра, к нам потихоньку присоединялись остальные главы культов и их Приближенные.
Когда в комнату вошел самый противоречивый и аморальный Архонт Лигеметона, Фламинго тут же заметно напрягся, а Рагнар сжал свою бульдожью челюсть и звериные лапы в кулачищи.
– Что за внезапная сходка, Вортинтон? – занимая место напротив, поинтересовался Доминик Сантино.
Естественно он пришел один. Когда-то давно у него был Приближенный. Без понятия как тот проштрафился, но поговаривают, Сантино съел его сердце с фасолью и экстра-выдержанной текилой.
Если от Артура Грэма исходила аура жуткой мистики, то глава Картеля – самой опасной группировки в городе (а возможно и в мире) – по прозвищу Второй Капоне давил отвращением и нездоровым безумием. У него не было бровей и даже ресниц. Руки сплошь в татуировках протекающих даже вдоль лица, по гладкому черепу к затылку. Дерущиеся кайманы на бицепсах, перекрестные цепи вокруг шеи, на одном предплечье – оса с худым продолговатым брюшком и каплей яда, стекающей с острия иглы.
– Да, Годрик. Не терпится услышать причину, по которой меня оторвали от дел, – сказал Натаниэль Эмерсон, пожалуй, самый прагматичный и эрудированный сефирот. Аристократичная осанка, взгляд, который, безусловно, был у доктора Франкенштейна. Такой весь из себя важный.
