В тот день много чего случилось, но прежде всего – гроза.
Помню парк, высокий клен, мощенную плиткой дорогу. Помню, как невероятно легко дышалось. В воздухе остро пахло озоном, а откуда-то из глубины подсознания всплывали и тут же исчезали ребяческие мысли: босые ноги, смех, лужицы. Эти воспоминания отчего-то тогда сильно успокаивали.
Отец и Настя идут рядом.
Она взволнована. Крепко сжимает мою руку, пряча за улыбкой смущение. Красивая… Сам себе завидую.
А еще горжусь и… все время пытаюсь выбрать момент, чтобы сказать отцу что-то очень важное.
Наконец решаюсь, но что-то внезапно меняется. Лицо отца становится суровым и настороженным. Это, конечно, не из-за меня, просто стоящий впереди мужчина как-то слишком пристально смотрит на… нас? Нет, на Настю.
Отец жестом останавливает нас и предлагает пойти по другой тропинке. Мы послушно сворачиваем. Что его так напугало? Все вроде бы нормально. Но тот самый мужчина снова впереди.
Я… Помню… Запах… Озона…
Ухмылку на худом лице незнакомца.
Помню собственный страх и беспомощность…
***
– Снова орал?! Психи чертовы! Как же вы достали! Заводитесь, мать вашу, как по цепной реакции.
Голос доносится из-за металлической двери, тяжелой и ржавой; прямо по центру – квадратное окно для подноса с едой и таблетками. Петли противно скрипят от натуги, металлическое полотно поддается. В проеме – злющий санитар с заряженным бензодиазепином шприцом.
– Щас устрою тебе путешествие по полной программе, –осклабившись, он огромной ладонью сдавливает мое плечо. Вена набухает, покорно принимая в себя иглу. Медбрат почти дружелюбно хлопает по щеке, мол, так держать, парень! И, подобрев, исчезает.
Начинаю считать минуты…
Одна. В глазах мутнеет.
Две. Голова гудит и кружится.
Три. Нависаю над сортиром. Выворачивает так, что кишки сводит судорогой.
– Нужно умыться, Леша, – голос Ольги.
Как долго мы делим палату? Не помню. Все в тумане. Дни перетекают из одного в другой, похожие как близнецы. Когда нет ничего, кроме жутких воспоминаний. Так бывает, оказывается…
Кажется, это был понедельник. Впрочем, не все ли равно?
Открываю глаза – напротив вторая кушетка. Блондинка с татуировками на руках разворачивает матрац, засовывает подушку в наволочку и уходит в туалет. Долго возится там, возвращается в пижаме с изображением льва и сообщает: «Мир изменился, я – за Гриффиндор! И не ****».
За что она здесь? И что означает эта фраза: «Мир изменился…»?
Какая разница?
Что бы там ни придумали местные «айболиты», всех нас роднит поехавшая крыша.
Точно… Ольга появилась в понедельник.
Мы – это пациенты санкт-петербургской больницы специализированного типа с интенсивным наблюдением. Постоянные обитатели, правда, называют ее иначе: «Королевство кривых». Доктора, санитары и главврач, выходит, прямые, а мы, психи, наоборот, кривые. Игра проста до безобразия: одни выпрямляют других.
– Ну как, Леша? Полегчало?
Мотаю головой. Лучше.
– Ну тогда пойдем, покурим свежим воздухом.
У Ольги всегда есть заначка.
Интересный факт. Больница находится на улице Арсенальной, в паре сотен шагов от Невы. С завидным постоянством, раз в две-три недели, вот как сейчас, кто-то ухитряется расшатать железные прутья за окном, вытолкнуть наружу ошалевшее тело и отчаянным приступом взять высокую кирпичную стену.
Сегодня тот редкий случай, когда ни четвертый этаж, ни колючая проволока на стене не помешали кривому добежать до Невы, чтобы совершить здесь самоубийственный нырок в реку.
Да. Психи – чертовски сильный народ.
– Какой целеустремленный! – Ольга восхищенно качает головой, наблюдая за тем, как кривой отчаянными прыжками преодолевает последнее препятствие. Потянувшись, достает запрещенную самокрутку, чиркает спичкой о стену, раскуривает и передает мне.
Колечко дыма медленно выползает изо рта. Заворачивается само в себя и, едва коснувшись мокрого от дождя кирпича, стремительно, словно только и дожидалось этого момента, растворяется в воздухе одновременно с визгом сирены.
– О! Вот и они! Ну смотри же, Леша, вон туда смотри! – она с азартом тычет пальцем в нижний правый угол окна.
Во дворе, спотыкаясь и наталкиваясь друг на друга, бегут три санитара. Белые халаты развеваются на осеннем ветру, у двоих на бегу слетают шапочки, зато третий, тот, что делал мне укол, прилично опережает остальных.
Будет так набирать темп, может, и успеет догнать.
– У-у-у-у! Беги, кривой, беги-и-и-и! – сжав кулаки, Ольга не отрывает взгляда от беглеца.
Побеги психов ее развлекают. Как-то призналась, что даже устроила мини-бунт, чтобы попасть в эту палату, – отсюда обзор лучше. Весь маршрут движения кривого и санитаров от ворот до реки как на ладони, жалко, самого нырка не видно. Она не раз расстраивалась по этому поводу.
– Почему они так норовят утопиться?
В ответ на этот наиглупейший, по ее мнению, вопрос Ольга фыркает:
– А с чего ты взял, что они вообще хотят утопиться?!
Она не объясняет. Ей нравится играть, дожидаясь, чтобы я сам догадался. Часто наши краткие диалоги на этом и обрываются: разгадывать помыслы кривых – дело неблагодарное.
На набережной самый шустрый санитар, упустив жертву, со злостью поддел свою шапочку ногой. Остальные уже давно тормознули, смирившись с тем, что догнать ни кривого, ни товарища не получится. То ли благодаря судьбу за завершение неудачного спринтерского забега, то ли сожалея о вырвавшемся на свободу психе, они облегченно вздыхают.
– У него получилось, Леша. Понимаешь? Получилось! – задыхаясь от волнения, Ольга говорит шепотом.
Киваю.
А потом она делает то, к чему я никак не могу привыкнуть: заглядывает в самые недра меня. Нет, не смотрит своими зелеными глазами, но дает утонуть в них… прежде чем с простодушной надеждой маленького ребенка спросить:
– Когда же получится у нас?
Оглушительный раскат грома вырывает из бездны.
Вздрогнув, я отворачиваюсь и бреду к кушетке.
…Все кривые знают: если долго разглядывать побелку, можно встретиться с Морфеем – Богом, что дарует маленькую смерть. Блаженное забытье до первых лучей солнца. А потом снова наступит треклятый день.
– Боишься дождика, а раньше любил, – Ольга укоряет за страх.
Мотаю головой:
– Не дождика.
– Грома? Грозы?
– Того, что после…
Она заинтересованно приподнимает бровь.
– Озон. Не люблю запах озона.
Окурок тут же летит на улицу, окно захлопывается: к бзикам кривых другие кривые относятся с пониманием.
– На сегодня все! – Ольга вытягивается на кушетке, смеется: – Завтра нас разбудит сам дьявол. Злющий, без головного убора и с оторванными пуговицами. Вот увидишь.
Бог и солнце нынче милостивы: сон приходит быстро, а свет поутру еще не скоро заглянет в палату, прячась за угрюмой тяжестью свинцовых туч.
***
Меня вызывают к главврачу.
