За что эту необыкновенно резвую кобылу прозвали «Лимонкой»? За редкую масть, этакую бледно-желтоватую. Еще в ее жеребячьем возрасте мальчишки, пасшие в ночном колхозный табун, обратили внимание, что при лунном свете она вся сияет, словно лимонная кожура. А лимоны тогда, в первые годы коллективизации, в деревне Глуховке, как и в прочих мещерских деревнях и селах были большой редкостью. Потому, сравнивание масти молодой кобылы с таким редким для того времени цитрусовым являло выражение определенного восхищения. Восхищаться уже по-настоящему «Лимонкой» стали когда ей исполнилось года четыре. На ходу, рысью, хоть под седлом, хоть запряженной в телегу или сани, она при прочих равных условиях легко обгоняла всех, как жеребцов, так и кобыл в своем колхозе. Любители поозоровать на спор стали выставлять ее против лучших скакунов из соседних колхозов. А что, колхозная собственность не своя, ее не жалко. И надорвалась бы на этих соревнованиях «Лимонка», зарабатывая для озорников, выставляемый в качестве приза самогон, не вступись за нее ее номинальный хозяин. Если, конечно, так можно было назвать бывшего хозяина ее матери, кобылы «Ласки», в тридцатом году отданной им в колхоз. Яков Фомич Пономарев, не смог долго терпеть это издевательство. Какое-то чувство сродни родственному взыграло в нем. Хоть никогда и не шел он наперекор начальству, но не смог на этот раз заглушить то, что исподволь сидело в нем. Ведь не будь колхоза, «Лимонка» бы принадлежала ему, а как всякий нормальный крестьянин, свою собственность он любил, и в том же тридцатом году расставался с нею, как с кровью отдирал. Чувствовал он что-то вроде хозяйской любви и к этой кобылице, хоть рожденной уже не в его хлеву, а на колхозной конюшне.
Председатель внял просьбе Фомича – действительно, ухайдокают до срока кобылу мазурики, коих в колхозе имелось немало. Он же и одобрил его «деловое» предложение:
– И в самом деле, бери-ка ты ее под свое руководство. Ты мужик справный, к лошадям привычный, так что передай бригадиру, чтобы он только тебя на «Лимонке» наряжал работать.
В руках Фомича «Лимонка», что называется, расцвела, окрепла, вошла в силу. Тот трудодень, что Фомич вырабатывал на «Лимонке» надо было умножать на полтора, а то и на два, но в колхозах такой практики не водилось, за день больше одного трудодня не зачтут. Как раз, когда «Лимонка» находилась в самом расцвете лошадиных сил, началась война… Наполовину опустела Глуховка, всех здоровых мужиков, у кого брони не было, от восемнадцати до сорока девяти под метлу выгребли, как раз перед самой страдной порой. Потому сенокосом занимались срочно мобилизованные бабы и старшие мальчишки. Ну, и конечно, заготовили сена в том сорок первом немного. В зиму колхозную скотину кормить оказалось почти нечем. Коров, свиней, тех большей частью забили, а что с лошадьми делать? Лошадей распределили по дворам, и, само-собой, «Лимонка» досталась Фомичу. Так, что ей хуже не стало, ведь Фомич сам поесть забудет, а ее накормит, работать до изнеможения никогда не заставит, если вспотеет на холоде, всегда попоной накроет, чтобы не простыла, зимой на морозе никогда надолго не оставит стоять. Пятидесятипятилетний Яков Фомич всю свою отеческую заботу сосредоточил на «Лимонке», ибо больше заботиться ему к концу сорок первого года стало не о ком. Двух сыновей, не успели жениться, позабирали на фронт. Одного убили через полтора месяца, второй пропал без вести через четыре. Жена не выдержала этих известий, слегла и умерла уже в декабре. И остался Фомич один одинешенек… разве что «Лимонка» оставалась, последняя отрада. Правда, теплилась надежда на то, что живой второй сын… но надежда была слабой.
Едва наступил 1942 год, в районе объявилась вооруженная банда дезертиров. Они совершали дерзкие налеты на обозы с продовольствием, отбирали лошадей и повозки, а самих возчиков отпускали. Учитывая то, что продовольствие предназначалось для действующей армии, то данные акты означали прямой вызов советской власти. Не мудрено, что все наличные силы райотдела милиции бросили на борьбу с этими бандитами. Побывавшие в руках бандитов возчики в один голос утверждали, что те дезертиры все не местные и им незнакомые. Исходя из этого, окрестных мещерских лесов и болот они знать не должны. Тем неожиданнее оказалось то, что банда легко ушла от первой облавы, а во время второй умело организовала засаду, окружив шестерых милиционеров. Они бы все неминуемо погибли, если бы им на помощь не подоспели товарищи. Тем не менее, двое из окруженных оказались убиты и еще двое ранены, а бандиты вновь бесследно растворились в зимнем лесу, в болотах.
Тут уж сомневаться не приходилось – кто-то из бандитов не просто знает местные леса и болота, а знает их досконально. Чтобы покончить с разбоем уже летом сорок второго года, когда сошла весенняя талая вода и подсохло, решили прочесать чуть не все окрестные леса и ту часть болот, которая была проходима. Для этого масштабного мероприятия районным милиционерам подошла подмога с области, более того, учитывая большую площадь «прочеса», перебросили подразделение войск НКВД. Целых две недели продолжалась эта операция. Стреляли по подозрительным пням, корягам, деревьям, перебили немало мелкого зверья – крупный здесь уже давно не водился… Но бандитов след простыл, даже свежих кострищ не нашли, не говоря уж о других следах. Ведомые опытными проводниками-охотниками милиционеры и НКВДешники прочесали каждую тропку, залезли в самые дебри, рисковали утонуть в трясине – дезертиров нигде не обнаружили. Стали кумекать и порешили – видно, банда подалась куда подале, а может и рассыпалась поодиночке, разошлась в разные стороны. О том же говорило и то, что последнее нападение случилось где-то в марте, а с тех пор они о себе ни разу не напомнили. На том и порешили – ушли бандиты и если объявятся, то уж далеко отсюда, а может и вообще не объявятся…
То, что банда объявилась вновь, уже в зиму с сорок второго на сорок третий годы стало полной неожиданностью для всех. Бандиты, правда, немного уменьшившись в числе, но все равно где-то около десятка человек, как и в прошлую зиму в основном нападали на обозы с продовольствием, но не только. В небольших деревнях они убивали председателей, бригадиров и прочих активистов, ну и, конечно, не щадили милиционеров. Простых же людей, как правило, отпускали. Лошадей забирали по выбору, самых быстрых и выносливых. Узнал про то Яков Фомич и очень обеспокоился за свою «Лимонку». Ведь по всей округе о ней шла слава как о самой самой… Но, удивительное дело, как в прошлую зиму, так и в эту бандиты словно специально обходили Глуховку и ни одного своего «дела» не сделали вблизи ее. Обзаведясь быстрыми лошадьми, банда стала совершать все более дерзкие акции. Самой громкой из них стало нападение на центральную усадьбу колхоза-передовика, чей председатель являлся орденоносцем. Именно председателя бандиты расстреляли в первую очередь, потом местного участкового милиционера, счетовода, оказавшегося коммунистом, и сожгли правление. Ограбив колхозные склады и амбары, бандиты, что смогли погрузили на сани, а что не смогли тоже запалили. Скрыться они успели до появления милицейского отряда.
