Глава предварительная
Одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмой
В разгар защиты на середине фразы Сергей Тагерт снова почувствовал ужас от того, что конец учебы неотвратим, как осень, точка в тупике предложения, смерть. Большая аудитория на десятом этаже, где шла защита дипломов, была залита солнцем, через открытые окна волнами накатывали звуки пролетающих машин и голубоватые от расстояния голоса со спортплощадки. Летний поток звуков еще сильнее подчеркивал скоротечность университетской эпохи: ни чинные лица членов комиссии, ни зеленое сукно стола, ни доска, покрытая белесыми разводами, не могли противостоять гулу огромного города и внешнего мира. Тагерт готов взять академ, завалить защиту, сделать что угодно, но остаться здесь хотя бы на год, а лучше навсегда: переводить отцов церкви, бродить по саду рядом с факультетом почвоведения, сидеть с однокурсниками в буфете, бегать на лекции к историкам. Но защита шла своим чередом, профессора одобрительно кивали в такт его речи, точно он не говорил, а пел, лето и время летели прямо на него, подхватывали и тащили дальше, как ручей – невесомую щепку.
Коротенький спич Сучкова, выступления рецензентов, Аза Алибековна, похожая на рембрандтовскую пророчицу, хвалит работу хтоническим голосом, известным всему университету. А сам Тагерт растерянно озирается по сторонам, словно ищет, за какую соломинку зацепиться ради спасения или хотя бы передышки.
После защиты он сидит в обдуваемом вентиляторным ветерком буфете, тяжело и даже несколько враждебно глядя на пирожное «картошка», лежащее в кружевной бумажной пеленке на блюдечке, и в который раз вспоминает про свой студенческий.
За месяц до вручения дипломов Тагерт хватился студенческого билета. Зачетку, по которой в последнее время он проходил в университет, велели сдать в деканат. Зачем зачетка тому, кто сдал все экзамены и зачеты, у кого проставлена отметка за практику в Институте языкознания – исписанная от корки до корки, со сбитыми углами, перекосившаяся в кармане джинсов после бесчисленных поездок? Тагерт обшарил всю одежду, включая зимнюю, проверил стол, заглядывал даже под диван. Студенческий исчез. Словно его исключили из студентов еще до окончания курса. Крайне неуютное и несправедливое чувство – оказаться бесправным чужаком в родном универе, где провел пять последних лет, лучших лет жизни. Что эта жизнь интереснее и веселее всякой другой, Сергей знает наверняка.
В буфет заглянули Кирилл и Катя, тоже успевшие защититься. Помахали ему и убежали, видно, искали кого-то с кафедры. Он любил своих однокурсников-классиков, чьи характеры за пять лет были изучены не хуже латинских неправильных глаголов. Для Тагерта, осиротевшего в последний школьный год, их походки, прически, вкрадчивые и резкие голоса, присловья, насмешки стали образами и голосами дома. Тем более свою комнату в коньковской коммуналке он домом не чувствовал. Кирилл, Катя, Марина, Инна, Оля – считай родственники. Хотя их манеру насмешничать и держать других на неуловимо-внятном расстоянии усвоил не сразу. Но усвоив, полюбил и эту ироническую легкость, которая удерживала от патетики, чрезмерной доверчивости и прочих крайностей. Такая ирония была родом свободы, хотя в глубине души Тагерт по-прежнему ждал сильных чувств и незащищенной искренности.
«Хочу учиться, не хочу жениться». Предчувствие рокового конца нарастало с каждым днем, с каждым часом, и сегодня, похоже, судьба поставила в университетской жизни последнюю точку, а на нем – жирный крест. Все же с зачеткой надо тянуть до последнего, может, удастся дожить до вручения диплома?
– Не помешаю? – раздался голос за спиной.
Тагерт оглянулся и увидел Тому Шмакову, третьекурсницу. Хотя нет, она же перешла на четвертый, если сдала сессию. Тома – самая нестеснительная девушка на факультете, а может, и во всем университете. И дело не в пристрастии к цирковому макияжу и слишком коротким юбкам. Тома Шмакова абсолютно не понимает, что значит дистанция и для чего она (дистанция, а не Тома) нужна. Тома еще на первом курсе могла предложить выпить пива Ширинскому, преподавателю новогреческого. Разумеется, она была накоротке и со старшекурсниками, и с аспирантами. На филфаке подобные вольности не в ходу, разве что в текстах античных авторов. Девы с филфака дерзки в насмешках, тут им равных нет. Посмеивались и над Томой Шмаковой, конечно, но только за глаза.
Девушка отодвинула стул и села напротив Тагерта, водрузив ногу на ногу. Он стыдливо перевел взгляд с Томы на пирожное. Шмакова заговорила, не переставая покачивать ногой:
– Заглянула на защиту. Знаешь, у тебя неглупый диплом, поздравляю. Хотя я не поклонница этого вашего Цицерона. Какой-то он беспринципный, согласен?
– Цицерон беспринципный? – удивился Тагерт. – Да он самый назидательный оратор древнего Рима.
– Вот это и противно. Он каждый раз начинает читать нотации с какой хочешь точки зрения. Хочешь – за армию. Хочешь – против армии. Но твоя работа все равно дико симпатичная.
Она упруго качала носком крупной «лодочки», едва не задевая ногу Тагерта.
– Может, пойдем отсюда? – продолжала Тома. – Прогуляемся по горам, потом ты отведешь меня в бар…
Это предложение застало Сергея в полной боевой неготовности. К своим двадцати пяти годам он ни разу не ходил на свидание и не слишком хорошо представлял, как это происходит. «Потом жарким я обливаюсь, дрожью / Члены все охвачены, зеленее / Становлюсь травы и вот-вот как будто / С жизнью прощусь я», – промелькнули строки Сафо. Нет, это, кажется, про другое…
– Зачем в бар? – не помня себя и стараясь не смотреть на голые Томины колени, спросил Тагерт.
– Как зачем? – покровительственно усмехнулась Шмакова. – Я буду пить вино, а ты – любоваться на мои ножки.
На ходу сознавая нелепость ответа и холодея, Тагерт промямлил:
– Да у меня и свои есть.
Отвергнуть первую же девушку, которая сама обратила на него внимание, да еще таким идиотским способом! Амазонка Шмакова непринужденно улыбнулась, поднялась со стула и скрылась за стеклянными дверями буфета, дыша духами и туманами. «Разве ты не хотел пойти с ней? Еще как хотел. И что же ты наделал?» Мысленно прокричав эту фразу, Тагерт неприязненно взглянул на нетронутую «картошку» и внезапно рассмеялся. Буфетчица смерила его примерно тем же взглядом, каким он сам созерцал пирожное, и Тагерт бежал из буфета на восьмой этаж.
В учебной части за пять минут ему выдали справку о том, что он, Тагерт Сергей Генрихович, является студентом пятого курса филологического факультета МГУ. Пожурили: мол, взрослый человек, без пяти минут аспирант, а главный свой документ не уберег. Насчет аспиранта – пустые ваши слова, господа хорошие. Все места в аспирантуре давным-давно расписаны, и Тагерт в этом списке не числится. Да и не до аспирантуры теперь – нужно срочно искать работу, не такую, какой он пробавлялся все эти годы. Настоящую работу, где можно применить полученные знания: в Институте философии, например, или в Историческом музее.
