ЗАБОТЫ И ХЛОПОТЫ
(Будни феодала – 3)
«Мы в такие шагали дали —
Что не очень-то и дойдешь.
Мы в засаде годами ждали,
Невзирая на снег и дождь…»
А. Макаревич
Глава первая
Настоящая воробьиная ночь. Молнии с хрустом вспаривают ткань неба и с шипением вонзаются в сухую, жадно ловящую первые капли, землю. Громыхает большей частью за стенами, ближе к горизонту, но иной раз и над покрытым брусчаткой замковым двором раздается такое раскатистое «Бабах!», словно пушку рядом разорвало. Даже самые крепкие нервы не спасают, невольно пригибаешься. А то и приседаешь… Так и кажется, что на этот раз святой Георгий Победоносец не промахнется. Влепит прямо в макушку. К слову, что было бы совсем не удивительно. И не из-за чрезмерной греховности, а учитывая то количество железа и стали, которое я ношу на теле.
Зато тот же гром, которого пока еще бояться больше молний, разогнал по укрытиям всю стражу. И никто не мешает мне стоять на коленях перед небольшим слуховым окном в подвал левого крыла каземата, распоряжением Великого инквизитора превращенного в Дом дознания. Наверное, из-за того, что он единственный во всем городе сложен из неоштукатуренного красного кирпича. И навевает ужас на пленников, да и обычных горожан, только своим видом. Так и кажется, что это один из тех несчастных, с которого палачи живьем содрали кожу и выставили на помосте для устрашения.
У меня фантазия не такая буйная, так что никаких отрицательных эмоций и, уж тем более, рвотных позывов, вид кирпичной кладки не вызывает. Спокойно прислонился, для удобства и заглядываю внутрь…
А вот происходящее в пыточной не для слабонервных.
Время от времени протирая глаза, слезящиеся не столько от сочувствия, сколько от дыма факелов, который как раз сквозь это окошко и вытягивает наружу, пытаюсь разглядеть и запомнить лица людей, находящихся в комнате. Мне обязательно надо увидеть каждого, чтобы опознать днем. А это не так просто. Потому что десяток мужчин, в отличие от единственной, обнаженной молодой женщины, одеты не только в кожаные фартуки, но и натянули на головы полумаски, оставляющие открытыми лишь нижнюю часть лица.
Вот на эти носы, рты, подбородки, усы, бороды я и смотрю. На руки тоже… Формы пальцев, шрамы, кольца… Каждая мелочь пригодится, когда придется принимать решение. А ошибиться нельзя — убью невиновного. Поэтому стараюсь ни на что другое не отвлекаться.
Например на мощные лапы, покрытые густой рыжей порослью, цепко впившиеся короткими, толстыми пальцами в испещренные синяками бедра женщины. Руки и ноги женщины привязаны к специальным козлам так, что она стоит на четвереньках, касаясь пола только кончиками пальцев и… распущенными волосами. Рыжий насилует жертву неторопливо, по-хозяйски. Привычно… Часто останавливаясь и переговариваясь с остальными мужчинами. Он не садист, не маньяк. Он всего лишь выполняет свою работу. А если и получает от этого удовольствие, ну так всякое случается.
Женщина негромко стонет, но и только. Сопротивляться она уже не может.
На поданный знак одним из троих мужчин, которые находятся в подвале, не сняв сутаны, палач опять останавливается. Инквизитор (этих я знаю в лицо всех, но для них уготована иная участь и чуть позже) подходит к допрашиваемой спереди, берет ее за волосы и приподнимает голову. Второй рукой выдергивает изо рта кляп.
— Дитя мое… Готова ли ты отречься от Дьявола и вернуться в лоно Матери нашей Церкви?
— Будь ты проклят… — жертва отвечала сиплым шепотом. Видимо, сорвала голос. — Будьте вы все прок…
Кляп встал на место, оборвав ее на полуслове. Голова бессильно свесилась вниз.
— Продолжай, брат Себастьян. И можно жестче. Не церемонься. Остальные братья уже отдохнули. Так заполните же этот сосуд греха доверху. «Similia similibus curantur!*» (*лат., — Подобное лечится подобным) Эти богохульники вознесли телесные удовольствия над духовным покаянием. Пусть же насладится досыта… Или — до смерти. Верно глаголю, братья?
Он посмотрел на двух других мужчин в сутанах. Те синхронно кивнули и перекрестились.
— Стало быть, решено. Мастер Теодор, нам с отцами пора к вечерней молитве, а ты остаешься за старшего. Если заблудшая овца запросит пощады и покается — умыть, накормить и больше не трогать. После утреннего молебна, оценим искренность раскаяния и решим ее дальнейшую судьбу. Станет упорствовать в грехе, — не утомляй дознавателей. У них и без этой еретички завтра дел хватит. Солдат Креста позови. Каждый воин, кто плащ с венцом надел — служитель божий и должен не только мечом святую веру защищать.
— Как прикажете, ваше преподобие, — поклонился один из тех, что в полумасках, отступая в сторону, поскольку выход из подземелья был у него за спиной. — Ad maiorem Dei gloriam.* (*лат., — Все во имя Господа)
Подождал пока священнослужители покинут пыточную комнату, а потом громко рассмеялся.
— Вот уж беда с этими стариками… Игнатий, у тебя, кажется, дядя десятником в роте «серых стрел»?
— Да. Старший десятник… — отозвался из дальнего угла, один из палачей помоложе. Помощник, видимо.
— Беги к нему. Скажи, все у кого завалялась пара монет и есть желание поразвлечься с молоденькой ведьмой, пусть сюда идут.
— Как же так, мастер Теодор? — рыжеволосый верзила уступил место другому палачу. Такому же мощному и огромному, но совершенно лысому. И настолько темнокожему, что рядом с ним жертва казалась вырезанной из нежно-розового мрамора. — Вы хотите нарушить приказ Его преподобия?
— Спаситель с тобой, Себастьян… — отмахнулся от рыжего старший палач. — К чему эта хула? Разве ты не слышал, что было велено поберечь силы братьев и призвать на помощь солдат? Ну, а кому хуже станет, если они при этом сделают небольшое пожертвование? Сам же давеча жаловался, что часть инструментов стоило бы обновить, а приор денег на кузнеца не дает.
— Но еще Его преподобие сказал: «Если заблудшая овца раскается — умыть, накормить и не…»
— И это не расходится с правдой. Но, я вроде, не глухой, а ни одного слова раскаяния или хотя бы мольбы о пощаде пока не слышал… — Теодор указал на жертву, усердно насилуемую темнокожим гигантом. — Неужто забыл, что когда за дело берется Отар, визжат даже немые. Видишь, как она головой мотает? Сопит, мычит, а ни словечка не пискнет.
— Как же она запросится, если рот заткнут? — простодушно удивился рыжий и двинулся в обход «козлов». — Надо кляп вынуть…
Но старший палач заступил ему дорогу.
— Стой.
Здоровяк недоуменно остановился.
— Скажи, Себастьян, кто умнее: ты или Его преподобие?
От такого вопроса палач даже икнул.
— Не понимаю… мастер.
— Вот и я не понимаю. Разве Его преподобие приказывал вынуть кляп?
