ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Глава первая
Очнулся я,
чувствуя только безмерный холод. Вселенская стужа цепко сковывала мое тело,
превращая его в одну ледяную глыбу. Я мог только лежать и смотреть в небо, да и
то лишь потому, что глаза оставались открытыми, а отвернуться или хотя бы
прикрыть веки, не сумел бы при всем желании.
Небо было
лазурным, удивительно прозрачным и абсолютно пустынным. Без единого облачка и
даже солнца. Это обстоятельство пробудило во мне и первое отвлеченное чувство —
удивление. Потому что днем солнце обязательно должно быть на небе, особенно в
такую прекрасную погоду. Правда, удивление длилось не слишком долго, поскольку
пришло понимание, что светило попросту вне поля зрения. Но его жаркие лучи уже
делали свою работу, постепенно отогревая мое тело и… душу.
Спустя
некоторое время, я сумел повернуться набок и, устроившись удобнее, попробовал
собраться с мыслями. Но тут было еще сложнее. Оказалось, что я ничего не знаю
ни о себе, ни об окружающем мире! Ни кто я родом, ни каким образом и по какой
надобности здесь очутился. Смутно припоминалось, что я будто бы хотел поиграть
в какую-то игру. Но в какую именно — как отрезало. Я не знал ни сколько мне
лет, ни к какому сословию принадлежу… Что это за местность? Больше того — я
даже не мог вспомнить собственного имени! Ясно было одно: со мной что-то
случилось. Но что, когда и как — я тоже не мог вспомнить.
Банальное
ощупывание себя не слишком увеличило число ответов.
Крупное,
сильное тело принадлежало молодому мужчине и не носило явных следов недавних
ранений. Хотя, старых рубцов вполне хватало, особенно на руках и груди. Но все
они уже хорошо затянулись и совершенно не беспокоили. А в данный момент у меня
ничего не болело.
Даже одежда
из тонкого домотканого полотна была совершенно целой и на удивление чистой. В
том смысле, что в пути штаны должны были хоть немного измяться и запылиться. Да
и носки низких сапог из сафьяна сверкали такими яркими солнечными бликами,
будто их только что наглянцевали сапожной щеткой. Какое-то время я размышлял
над этой загадкой, но в очередной раз не найдя вразумительного ответа, мысленно
отправил ее к остальным и более внимательно огляделся вокруг.
Над головой
по-прежнему оставалось безмятежное, ослепительно-лазурное летнее небо, в
глубине которого весело звенели колокольчики жаворонков, а за моей спиной и
немного правее — лениво, без усилий, скрипела лопастями загребного колеса
водяная мельница. И если судить по совершенно замшелым бревнам, из которых был
собран сруб, она пережила уже не одно поколение мельников.
Плотина, на
которой я очутился, перегораживала мелкую лесную речушку, скорее напоминающую
большой ручей, накапливая в запруде ленивую воду в количестве достаточном, чтоб
ворочать жернова. Одновременно ручей был своего рода границей между землями,
отвоеванными человеком, и — дикой природой.
С той
стороны, где соорудили мельницу, простирались обширные луга и выпасы, а деревья
росли небольшими группками. Тогда, как на противоположном берегу вздымались
глухие дебри, настоящий вековой лес. Что именно мешало столетним исполинам
перебросить семена на другую сторону мелкого ручейка, было совершенно
непонятно, но и не настолько важно, чтобы забивать себе голову. Важнее, что на мельнице
могли быть люди, а значит и ответы на вопросы! Или — новые загадки. В любом
случае выбора у меня не было. Как-то же я попал на эту плотину? Неужели никто
ничего не видел и не слышал?
Размеренное
поскрипывание мельничного колеса настраивало на покой и обнадеживало. Не
верилось, что за всей этой пасторальной безмятежностью может таиться опасность.
Слишком уж тихо и уютно было вокруг. Я вздохнул и решительно поднялся на ноги.
Только удовольствие стоит растягивать до бесконечности, а от бед и тревог лучше
избавляться сразу. По меньшей мере, именно так меня учил отец. И не зря, наверное: если я вспомнил это
наставление даже, позабыв все прочее. В том числе и лицо самого отца…
А уже в следующее мгновение я вспоминал чью-то мать!..
Вялые мышцы
так плохо слушались, что пройдя буквально пару шагов по плотине, я умудрился
зацепиться обо что-то носком сапога, потерял равновесие и бултыхнулся в воду. Хорошо,
хоть не глубоко, да и водица приятная. Но благодаря неожиданному омовению, всю
сонливость, как рукой сняло. На берег я выбрался совсем другим человеком, свежим
и решительно настроенным выяснить: что же со мной случилось.
«Шел, упал,
очнулся — гипс. Закрытый перелом», — совершенно бессмысленная фраза
промелькнула так быстро, что я даже не стал ее ловить. Разделся, отжал ткань,
вылил воду с обувки. Оделся обратно и бодренько затопал к мельнице.
«Склероз —
лучшая из болезней, — мелькнула очередная самопроизвольная мысль из
недоступного запасника. — Ничего не болит, и каждый день куча новостей!»
Несколько
секунд я пытался постичь ее смысл, но и в этот раз потерпел неудачу. Мои мысли
явно были умнее меня самого.
Деревянные
ступеньки устало вздохнули под ногами человека, дверь неуверенно скрипнула, и,
низко пригнувшись, я шагнул в пыльное, скрипящее, сопящее и скрежещущее нутро
мельницы.
Невзирая на
изнывающий снаружи от жары летний день, здесь царил душный полумрак,
пропитанный сероватой мучной пылью. Словно в тот день, когда мельница впервые
заскрипела жерновами, кто-то шутки ради или в исполнение добрых примет, подбросил
к потолку несколько пригоршней первой муки, и она так и зависла в воздухе, не
имея возможности нигде приютиться. Ремни, и решета, находясь в постоянном
движении, снова и снова подбрасывали ее вверх. А единственным, более-менее
стабильным обиталищем для снежной взвеси служили стены, одежда, борода и волосы
мельника. Потому, что худощавый дедок, который медленно сновал от одного лотка
к другому, больше напоминал снеговика, чем живого человека.
— Доброго
здравия, хозяин! — вежливо поздоровался я, впрочем, не особо надеясь с первого
раза перекричать грохочущие жернова. И не ошибся. Мельник даже не вздрогнул.
— Эге-гей! —
позвал я громче. — Здравствуйте, хозяин!
На этот раз
дед оборотился на голос.
— Ась?! Кто
здесь?
—
Здравствуйте! — выкрикнул я изо всех сил и тут же зашелся кашлем. Каверзная
пыль мгновенно воспользовалась предоставленным ей случаем и попыталась набиться
в легкие.
— А-а-а… И ты
здоров будь, человече… Слабоват я стал слухом к старости, да и зрение уже не
то, что в молодости. Извини, не признаю с виду. Ты, чей будешь? Откуда путь
держишь?
Я только
вздохнул. Именно этот вопрос самому хотелось бы кому-то задать. Да, судя по
всему, пока некому.
Привычный к
одиночеству и безмолвию, мельник не спешил продолжать разговор. Помалкивал и я,
понимая, что в этом, грохочущем и скрежещущем, как сходящая с гор лавина,
помещении задушевная беседа все равно невозможна. Но стоять столбом тоже было
не с руки. А потому, окинув взглядом приготовленные к помолу большие мешки и
кули, вежливо поинтересовался:
