– Ольга Александровна, вы только не переживайте. Всё будет хорошо!
Голос врача еле-еле доносился до меня из-за маски с респиратором, которой от нас отгородился эскулап. Медсестра вообще ничего не говорила, за стеклом защитного костюма я даже не могла разглядеть как следует её лица. Впрочем, зачем мне её лицо? Это Яков Михайлович у нас ценитель женских лиц, мне-то всё равно.
Я очень хотела возразить в ответ. Всё было бы хорошо, если бы «скорая» приехала сразу, как её вызвали. Ну хотя бы в тот же день! А не после того, как Яша, уже задыхаясь на каждом слове, позвонил министру здравоохранения. Всё было бы хорошо, если бы частный госпиталь, дорогущий частный госпиталь, в котором мы обслуживались с десяток лет, положил бы Яшу в стационар. Но врач, принявший его там, только взглянул на результаты КТ и замахал руками, шарахнувшись от нас на пару метров:
– В «Коммунарку»! Только в «Коммунарку»! Мы таким не занимаемся. И не сами, а по скорой: самотёком они не примут.
И скорую мы ждали ещё сутки. Итого, с момента, когда Яша сказал мне в бизнес-зале аэропорта «Шарль де Голль»: «Что-то меня знобит, у тебя есть парацетамол?», до сегодняшнего утра прошло пять дней! Бог его знает, что произошло в его организме за эти пять дней.
Да, я многое хотела бы высказать врачу, и его защитный костюм и закрывающее глаза стекло меня не остановили бы. Но меня останавливал кашель. Противный, душащий кашель, возникавший каждый раз, когда я пыталась заговорить.
– Мы начали стимулировать иммунную систему, сейчас постараемся сбить температуру. Я уверен, к вечеру вам обоим станет лучше. Я буду к вам заходить, а Марину вы можете вызвать в любой момент вот этой кнопкой.
И врач исчез за гулко щёлкнувшей магнитным замком дверью. Марина ещё пару минут повозилась около Яши, устанавливая ему капельницу. С моей она справилась быстрее. Интересно, это потому, что я моложе и вены у меня наверняка лучше, или потому, что ей хотелось подольше побыть возле знаменитого Якова Лучанского?
Я внимательно посмотрела на мужа, лежащего на соседней кровати, слишком для него узкой и скромной, застеленной каким-то убогим бязевым бельём в мелкий цветочек. Да, меньше всего он сейчас походил на того Лучанского, к ногам которого падали девушки, стоило ему только появиться на сцене со своим потрёпанным блокнотом в кожаной обложке. Всегда одним и тем же, хотя за те десятилетия, что он писал и выступал, блокнот должен был неизбежно закончиться. Он и заканчивался, но Яша педантично снимал обложку и приклеивал новый блок листов. Он был верен любимым вещам. Лучше бы он был верен любимым женщинам.
Поэт Яков Лучанский выстрелил в начале семидесятых. Опоздал на десять лет, чтобы попасть в плеяду знаменитых шестидесятников, но пережил их всех и остался последним. Последним светочем русской поэзии двадцатого века, написала бы какая-нибудь пафосная газетёнка. Последним мамонтом в русской культуре, шутили его друзья на творческих попойках.
Песни на стихи Якова Лучанского пели все уважающие себя артисты, начиная с Леонида Волка и заканчивая Андреем Кигелем. Но он никогда не довольствовался тишиной кабинета и местом за письменным столом. Он всегда сам стремился на сцену: творческие вечера, встречи, концерты. Он хорошо читал, умел держать публику, настоящий артист. Да, артист. К сожалению.
Когда мы познакомились, у него были военная выправка, яркие голубые глаза и густые каштановые волосы, которые он по моде того времени отпускал чуть длиннее, чем полагалось советскому артисту. Но он был советским поэтом, а поэту позволялось чуть больше. Особенно если он пишет правильные стихи. А Яша тогда писал правильные стихи. Сейчас из перечисленного великолепия остались только глаза. Уже не яркие, но всё ещё голубые.
Они были прикрыты, и я не могла понять, спит он или нет. Когда медсестра мерила ему температуру, у него было тридцать девять. Он тяжело дышал, несмотря на надетую кислородную маску. Без грима и фрака, в интерьере больничной палаты он выглядел на свои семьдесят пять. И медсестра Марина вряд ли испытывала к нему какой-либо интерес, кроме профессионального.
– Если понадобится помощь, нажимайте на красную кнопку, – повторила Марина слова врача, указав на кнопку в изголовье моей кровати.
Над Яшиной кроватью была точно такая же. Марина щёлкнула магнитным замком, дверь за ней закрылась, и мы остались вдвоём. В четырнадцати метрах современной палаты самой современной, но безнадёжно бюджетной больницы, волей судьбы ставшей символом разгорающейся пандемии.
– Яша, – тихонько позвала я. – Яша, ты спишь?
Он открыл глаза. У него мутный взгляд, и он часто смотрит словно сквозь тебя. Но не из-за болезни, по крайней мере, не из-за той болезни, что привела нас сюда. Наверное, это просто старость.
Он покачал головой. Чтобы что-то сказать, ему требовалось снять маску, а без маски ему было нечем дышать. Он сделал подзывающий жест рукой. Ну конечно, его светлостью уже две минуты никто не занимался.
– Я не могу встать, у меня тоже капельница, Яша.
Удивлённый взгляд. Да, я обхожусь без кислородной маски. Пока. И у меня небольшая температура, какие-то тридцать семь и пять. Ерунда, женщины такую даже не замечают. Но у меня на КТ тоже поражение лёгких, и я не сомневалась, что тесты, которые мы сегодня сдали, окажутся положительными у обоих. Просто я моложе на пятнадцать лет. На эти пятнадцать лет мне и было легче, чем Яше.
Но Яков Михайлович был удивлён не тем, что у меня нет маски. Готова спорить, он даже не заметил такой мелочи. Он удивлён, что я не спешу к нему по первому зову. Он просто привык, что мир крутится вокруг него, великого Лучанского, награждённого всеми возможными наградами нашего государства и десятка соседних, пережившего девять правителей и явно намеревающегося пережить десятого. Он и так испытал потрясение, когда скорая отказалась к нам ехать, хотя я несколько раз повторила оператору, что вызов к поэту Лучанскому. Яша никак не ожидал, что страх перед неизвестным вирусом и противоречивыми указаниями Минздрава окажется сильнее его славы. А теперь нас с ним заперли в четырнадцати квадратах инфекционного бокса, и он даже не сможет выйти в коридор, чтобы сфотографироваться с поклонниками. Вряд ли он захочет, конечно. И вряд ли тут найдутся поклонники. Но чуть ли не впервые за много лет что-то происходит не по воле Лучанского. И даже родная жена не спешит к нему на помощь, потому что тоже заболела.
Я попыталась прикинуть, случалось ли за сорок лет нашей совместной жизни, чтобы мы болели одновременно. Оказалось, что да. Я вспомнила несколько одновременных простуд, что вполне естественно, если люди живут вместе, пользуются одной посудой, целуют друг друга за завтраком. Господи, о чём я? Когда в последний раз Яша целовал меня за завтраком?.. Но всё это были пустяковые простуды, ничего серьёзного. А сейчас я просто не чувствовала в себе сил встать. Даже если бы мне не мешала капельница, я не смогла бы подняться, сесть возле него и изображать заботливую жену. Мне очень хотелось спать, но я боялась заснуть и потерять контроль над мужем, судорожно хватающим воздух через маску. Я хотела дождаться, когда ему станет лучше после всех лекарств.
