Очередной кабинет. Более приземленный и тяжёлый. Деревянная мебель нагрелась за день. Шкаф щетинится пухлыми папками и видавшими виды подшивками документов. Старые окна дышат зноем. Жаркая влага разливается в воздухе стойким ощущением скорой грозы.
Заведующая – женщина в возрасте. Усталая. Измученная жарой и, похоже, жизнью. Ее немодная голубая блузка с отложным воротничком намекает на сложный трудовой день расплывающимися влажными пятнами под мышками. А тут я стою и излучаю позитив, пусть и мнимый.
Я понимаю эту женщину: сегодня в городе стоит жестокая жара. Воздух тяжелеет от влажности, и кажется, что вдыхаешь горячее желе. Я с утра мечусь в поисках места для практики и сама тоже безумно устала.
Строгий взгляд из-под очков ясно говорит мне: «Всё бесполезно».
Мерное тиканье часов нарушает затянувшееся молчание. 15.47.
Время на исходе, и я начинаю, чуть запинаясь:
– Эмма Эдуардовна, вы понимаете, я не знала, что у вас так принято. Что места все давно распределены между местными студентами педагогического, и свободных вакансий нет. Может, у вас будут варианты? Я могу без оплаты пойти, или культовиком, или диджеем, или на кухню… Кто вам там нужен? А вы мне подпишете практику.
– Девушка, вы не понимаете, штат укомплектован. Свободных вакансий нет. Даже уборщицей. Даже без оплаты, – говорит очень сурово и устало, а мне хочется провалиться сквозь пол, только бы не тревожить её, эту грузную женщину, изнывающую от жары в душном кабинете. И лишь понимание, что она мой последний шанс, заставляет пробовать снова.
– А вы меня понимаете? Где мне найти это место для практики? Везде уже всё занято. Как будто это «Газпром», а не загородный лагерь, – начинаю говорить запальчиво, злясь на систему, на эту заведующую и, самое главное, на саму себя… И так грустно от этого становится, что на последних словах опускаю голову, и мой запал куда-то исчезает.
– Из какого, говоришь, ты города? Вуз, факультет, курс? – бесцветным голосом произносит Эмма Эдуардовна.
– Из Нижнего я. 4 курс. Педагогический. Учитель физики, – говорю, ощущая, как на лице расцветает фирменная улыбка. Бабушка в такие моменты обычно говорит: «Только ты умеешь так мило и просяще улыбаться, что замирает сердце и хочется помогать». А в моих глазах неожиданно скапливаются готовые сбежать неровными дорожками слезы. Похоже, на сегодня я исчерпала все ресурсы своей нервной системы.
– А у нас чего забыла? Проходила бы свою педагогическую практику там, где учишься! – Тяжёлый вздох заведующей накрывает меня апатией, и взгляд из-под очков снова разбивает всю концентрацию. Я вижу, как капелька пота стекает ее по виску. На часах 15.50. Всё бесполезно.
– Я учусь там, а на каникулы к родителям приехала. А тут бабушка заболела, мне пришлось помогать, не было возможности раньше о практике думать. То огород, то больница, – я пускаю в ход последние аргументы, давлю на жалость, понимаю, что это провал, но продолжаю из какого-то упрямства: – Эмма Эдуардовна, возьмите меня. Не пожалеете!
– Не пожалеете… – ворчит заведующая и салфеткой промокает лицо под мерный стук в дверь. Её «Кто там ещё?» звучит измученно и обречённо.
Часы тем временем отмеряют 15.52.
– Здрасьте! Эмма Эдуардовна, я к вам. Опоздал на собрание, – мужской голос врывается в это наэлектризованное негативом пространство сквозь приоткрытую дверь.
– А, ещё один… Проходи. А ты пока посиди вон там. Подожди, – кивает она мне на стулья, обтянутые зелёным плюшем, местами выцветшим, местами полысевшим. Заведующая подавляет зарождающийся зевок. Тяжело вздыхает. Часы отмеряют 15.54.
– Давай, давай. Скорее. Какой вуз, факультет, курс, – устало звучат фразы.
– Третий. Педагогический. История и культурология. Игнатьев Павел. По договору. От университета, – отрапортовал, как в армии, вошедший парень. Я слышу знакомое сочетание имени и фамилии, поднимаю взгляд, и всё внутри меня замирает. Мой карамельный мальчик. В детстве это прозвище казалось забавным, теперь – чётко отражающим суть. Высокий, поджарый. Волосы цвета жженой карамели, тёплые карие глаза и кожа… О, что это за цвет? Медовый загар… солнце любит этого парня!
Это же Павел… Вот черт! Можно мне провалиться сквозь паркет, покрытый старыми коврами?
– А где Станислав Потанин, не знаешь? Твой сокурсник, его тоже на собрании не было, – с тяжёлым вздохом интересуется заведующая. На часах уже 15.56.
– Конечно, знаю. Заболел. Ветрянка. На изоляции.
– Отлично!
Что отличного в ветряной оспе и изоляции, я не знаю. Но понимаю, что вот он, мой шанс! Освободилось место вожатого! Возможно, всё-таки я пройду эту практику! Будь она неладна…
Часы отметили 15.57
– Возьми буклет со всей информацией на дальнем столе. И ты, дорогуша из Нижнего. Как тебя зовут, кстати?
– Света, – машинально отвечаю я. И вставая со стула, ощущаю на себе изучающий взгляд светло-карих глаз. Он спускается от самой макушки вниз по лицу, заглядывая в серые глаза, сползая по прямому носу и двигаясь вниз, по футболке, коротким шортам и светлой, не особо поддающейся загару коже.
Блин, сколько лет прошло, а я всё ещё легко могу вспомнить, какого цвета его глаза…
Подойдя к буклетам, хочу взять себе один. Но парень опережает меня и, протягивая бумагу, чуть слышно говорит: «Привет».
Я отворачиваюсь, удостоив его лишь кивком. Хотелось бы его пореже видеть или совсем не пересекаться, даже если нам придется работать в одной смене.
– Можно нас поставить на один отряд? – слышу твёрдый и спокойный голос.
– Да, остался десятый. Самые младшие дети, 7-8 лет. Последним не приходится выбирать. Даже к лучшему, что Стас заболел… – говорит Эмма Эдуардовна, как будто сама себе – Не надо ничего менять в готовых документах.
Ощущаю, будто нахожусь, вместе со всеми этими тяжёлыми, громоздкими шкафами, столами, стульями-гусеницами и коврами, на палубе корабля в бушующем море. Я буду работать вожатой на одном отряде с Павлом? Надо срочно что-то предпринять и как-то избавиться от этого совместного вожатства.
– Пожалуйста, Эмма Эдуардовна, может, есть возможность поставить меня на отряд, где дети старше? Моя специализация – среднее звено и выше, – без особой надежды произношу скороговоркой. И вижу, как лицо заведующей вытягивается в изумлении, а часы отмеряют ровно 16.00 неожиданным «ку-ку».
– Светлана, не ты ли недавно просилась хоть уборщицей, хоть без оплаты работать? Бабушкой какой-то на жалость давила! А теперь тебе не нравится отряд? – Женщина начинает говорить спокойно, но к концу фразы почти кричит. Похоже, жара её доконала – или я…
– Бабушка и правда болела… – только и могу пролепетать я в ответ. И машинально отхожу на шаг назад.
