Почти у самой дороги стоял одноэтажный домик – там когда-то жила Луэлла Миллер, о которой в деревне шла дурная слава. Она умерла много лет назад, но некоторые местные жители еще наполовину верили в историю, слышанную в детстве, несмотря на то что прошедшее время придавало ей несколько иную окраску. Где-то в глубине души каждого из них, хотя сами люди вряд ли в этом признались бы, еще жили остатки дикого, первобытного страха их предков, современников Луэллы Миллер. Даже молодые люди, проходя мимо, с содроганием смотрели на старый дом, дети никогда не играли около него, как играют обычно в заброшенных жилищах. Все стекла в окнах старого дома Миллеров были целы; в них отражался свет утреннего солнца, отбрасывая изумрудные и голубые блики; покосившуюся входную дверь ни разу не открывали, хотя ни замков, ни засовов на ней не было. С тех пор как Луэллу Миллер вынесли отсюда, в доме никто не жил, кроме одной несчастной старухи, у которой никого на всем свете не осталось и которой некуда было идти, разве что ночевать под открытым небом. Эта старуха, пережившая всех своих родных и друзей, провела в доме всего неделю, а затем однажды утром соседи не увидели дыма из ее трубы и, собравшись группой в дюжину человек, пошли внутрь и обнаружили ее мертвой на кровати. Насчет причин ее смерти ходили некие темные слухи: говорили, что на мертвом лице застыло выражение такого ужаса, что было ясно, в каком состоянии душа ее покидала бренное тело. Старуха была еще крепкой и здоровой, когда вошла в этот дом, и все же через семь дней она умерла; казалось, что она пала жертвой какой-то зловещей силы. Священник в своей проповеди сурово обрушился на грех суеверия, но слухи остались. Деревенские жители скорее согласились бы оказаться в приюте, чем жить в проклятом доме. Бродяги, услышав рассказы о нем, не осмеливались искать здесь прибежища – настолько силен был суеверный страх, висевший над домом почти полвека.
В деревне остался лишь один человек, своими глазами видевший Луэллу Миллер. Этой женщине давно перевалило за семьдесят, но она была на удивление бодра и хорошо сохранилась. Она шагала по улицам, прямая как стрела, только что выпущенная из лука жизни, и всегда посещала церковь – и в дождливую, и в ясную погоду. Она никогда не была замужем и много лет прожила в доме через дорогу от хибары Луэллы Миллер.
Женщина не страдала старческой болтливостью, но, если уж она решала заговорить, ничто не могло ее остановить, и, решив говорить правду, она шла до конца. Именно она могла описать жизнь и злодеяния Луэллы Миллер – хотя, возможно, последнее она намеренно преувеличивала, – и ее внешность. Когда старуха начинала свою историю – а она обладала даром рассказчика, хотя облекала свои мысли в грубый диалект родной деревни, – слушатели словно видели перед собой Луэллу Миллер. Если верить женщине, Лидии Андерсон, Луэлла была красавицей довольно редкого в Новой Англии типа. Она была стройной, гибкой, словно сгибалась, но не ломалась под натиском судьбы. У нее были прямые блестящие светлые волосы, уложенные косами вокруг приятного удлиненного лица. В ее голубых глазах словно застыла некая мольба, руки были маленькие, беспокойные, и все ее движения отличались удивительной грациозностью.
– Луэлла Миллер сидела так, как никто, кроме нее, не мог сидеть, даже если бы учился этому семь недель, – говорила Лидия Андерсон, – и смотреть, как она идет, было одно удовольствие. Если бы одна из тех ив, что стоят на берегу ручья, могла вытащить корни из земли и тронуться с места, она шла бы точь-в-точь так, как Луэлла Миллер. Она обычно носила зеленое платье из переливчатого шелка и шляпу с кружевной вуалью и длинными зелеными лентами, которые развевались на ветру, а на талии – зеленый кушак, концы которого разлетались в стороны. Вот в таком наряде она отправилась в церковь, венчаться с Эрастусом Миллером. До замужества ее фамилия была Хилл. В ее имени всегда было много «л», и в девичестве, и после свадьбы. Эрастус Миллер тоже был красавцем, даже красивее Луэллы. Иногда она, помню, казалась мне совсем непривлекательной. Но Эрастус просто боготворил ее. Я его хорошо знала. Он жил в соседнем доме, и мы вместе ходили в школу. Говорили, что он за мной ухаживает, но это было не так, ничего подобного. Я так никогда не думала – ну только пару раз он мне говорил такие вещи, которые другие девушки сочли бы намеками на ухаживание. Это было до того, как Луэлла приехала сюда и стала учительницей в местной школе. Удивляюсь, как она смогла получить эту работу, – люди говорили, что она совсем необразованная и что одна из старших девочек, Лотти Хендерсон, делает за нее все, а она только сидит и бездельничает или вышивает батистовые платочки. Лотти Хендерсон была очень умной девушкой, она училась лучше всех, но она чуть ли не молилась на Луэллу – да и все остальные девочки тоже. Лотти стала бы действительно необыкновенной женщиной, но она умерла, когда Луэлла прожила здесь около года, – просто увяла и умерла; никто не знал отчего. Но она таскалась в эту школу и помогала Луэлле чуть ли не до своего последнего часа. Все в школьном комитете знали, что та ничего сама не умеет, но смотрели на это сквозь пальцы. Прошло немного времени после смерти Лотти, и Эрастус женился на Луэлле. Я всегда считала, что он так поторопился потому, что Луэлла не могла работать. После смерти Лотти ей помогал один из старших мальчиков, но он был не очень способным, и дела в школе шли все хуже и хуже, и Луэлле вскоре все равно пришлось бы уйти, потому что в комитете уже не могли закрывать на все это глаза. Юноша, помогавший ей, был честным, благонравным парнем и учился неплохо. Люди говорили, что он слишком много занимался и поэтому через год после свадьбы Луэллы сошел с ума – может, все так и было, не знаю. И не знаю, отчего это Эрастус Миллер примерно тогда же заболел чахоткой – в его роду чахоточных не было. Он становился все слабее и слабее, сгибался чуть ли не вдвое, когда пытался прислуживать Луэлле, и говорил дрожащим голосом, будто старик. Он трудился изо всех сил до последнего, пытаясь накопить хоть немного денег, чтобы оставить их жене. В дождь и грозу я видела, как он отправляется в лес, – Эрастус был дровосеком. Он сидел скрючившись на своей телеге и был похож скорее на мертвеца, чем на живого человека. Однажды у меня кончилось терпение: я подошла и помогла ему сложить в повозку дрова – у меня всегда были сильные руки. Он просил меня оставить это, но я его не слушала, и, думаю, он обрадовался моей помощи. Это случилось всего за неделю до его смерти. Он упал на пол в кухне, когда готовил жене завтрак. Он всегда готовил завтрак, пока Луэлла валялась в постели. Он убирался в доме, мыл посуду, стирал, гладил и почти все готовил. Он не мог позволить своей женушке хотя бы пальцем пошевелить, и она разрешала ему выполнять женскую работу. Она жила как королева и ровным счетом ничего не делала. Даже не шила. Говорила, что от шитья у нее плечо болит, и бедной Лили, сестре Эрастуса, приходилось ее обшивать. Лили не могла похвалиться крепким здоровьем, у нее была слабая спина, но шила она прекрасно. Да и как иначе, ведь Луэлле было трудно угодить. Никогда я не видела ничего лучше вышивок, которые Лили Миллер делала для Луэллы. Она сама сшила ей подвенечное платье, фату и зеленое шелковое платье, которое скроила Мария Бэббит. Мария скроила его совершенно бесплатно, и она еще много работы выполняла для Луэллы даром. После смерти Эрастуса Лили Миллер переехала жить к невестке – бросила свой дом, хотя очень его любила и ничуть не боялась жить одна. Она стала сдавать его внаем и сразу после похорон поселилась с Луэллой.
