Елена Чудинова - Лыбедь (сборник)

Я родилась и живу в Москве. В эти дни, когда моя повесть о княжне Лыбеди наконец дописана, москвичи заняты горячим обсуждением важного события – возведением большого памятника князю Владимиру Красное Солнышко, как звали его в народе. Место памятнику будет на Боровицкой площади, рядом с рекой. Ведь это в реке князь крестил некогда целый город – от младенцев до стариков, в один день превратив Русь языческую в Русь христианскую.

Но то была другая река, то был другой город! Город был – Киев, а река – Днепр. А до этого Владимир княжил еще в Великом Новгороде. Почему же памятник князю Владимиру должен стоять и в Москве?

С первых своих дней наша страна не единожды меняла столицу. Первая столица – Киев, «мать городов русских»; затем поднялась и возвысилась Москва первопрестольная, бывшая при князе Владимире разве что маленьким селением в дремучих лесах. Но когда пришла пора встать против опасного врага, Золотой Орды, именно Москва привела русских людей к победе.

Прошло время, царю Петру Алексеевичу понадобился выход к морю, и он на пустых болотах воздвиг столицу новую, более удобную для нужд морской державы – Санкт-Петербург.

А в XX веке столицей снова стала Москва.

Какой русский город славнее и красивее, какие времена русской истории интереснее? Нет нужды выбирать. Важно лишь одно: речь идет об истории русского народа, того народа, который был крещен князем Владимиром – на все времена. Поэтому князь и будет на новом памятнике поднимать над Москвой крест.

А Лыбедь, именем которой названа моя книга, жила задолго до князя Владимира. Имя Лыбедь – первое женское имя, известное в русской истории. Поэтому я и сделала мою Лыбедь не взрослой женщиной, а девочкой. Ведь и сама наша страна была тогда страной-ребенком. Все прекрасные и удивительные, все тяжелые и страшные события ждали ее впереди. Их еще не записали трудолюбивые монахи в книгах, называемых летописями. Да и монахов на Руси еще не было.

Но вот князь Владимир крестит Русь – и теперь даже женских имен мы узнаем намного больше. Тут и Прекраса-Ольга-Елена (это одна женщина, носившая за свою жизнь три имени), и Анна Русская, королева Франции, и скромная мать великого князя Владимира – служанка Малуша. Монахи записывают события – тесно становится именам! Князь Игорь и отважный князь Святослав, Владимир Красное Солнышко с верным Добрыней, князь Ярослав, не зря прозванный Мудрым…

Я буду счастлива, если кому-то из вас моя повесть и рассказы помогут запомнить на всю жизнь дела этих людей и их имена. Потому что имена их были славными, а дела – великими.

Елена Чудинова

9 июля 2015 г.

Москва

Светлой памяти Юлии Николаевны Вознесенской

Если с обеих сторон седла спустить по куску вервия с нескользящей петлей на конце, вскакивать на лошадь станет легче да и сидеть надежнее. Ногой в петлю попадешь не враз, потому снизу надобно оплести ее сыромятиной: петелька будет всегда сама раскрыта для ноги[1]. Есть и худая сторона: запутаешься в веревках, падая, – считать тебе колдобины затылком. Что ж, не надо падать, только и всего.

Девятилетняя резвая девчушка, не имея нужной силы в голенях и коленках, горазда была выдумывать всякие хитрости – женский подход к мужскому занятию. А нынешней весной ей сравняется двенадцать, но дело не в том. Теперь нельзя явить какую-либо слабость, ни ребяческую, ни женскую.

Вытащив нож, старый ромейский[2] нож со сточенным на две трети лезвием, Лыбедь двумя взмахами разделалась с ножными опорами. Теперь можно и седлать.

– Ну что, княжна, выступаем? – Хмурый Волок, новый воевода над поредевшей дружиной, столкнулся с девочкой на входе в конюшни.

Невеселая честь не слишком-то изменила молодого воина. Был он, как всегда, одет не по-зимнему, в пестрядь[3]. Только волчья шкура, наброшенная на плечи, сливалась цветом с косматыми бурыми волосами. Передние лапы сцеплены на груди застежкой, оскаленная голова свисает с левого плеча.

– Выступаем. – Встретившись взглядом с серо-желтыми глазами Волока, Лыбедь своих глаз не отвела.

Легкая ободряющая усмешка скользнула меж бурых усов и бородой. Словами воевода ничего не добавил и словно бы не приметил, что с седла княжны срезаны веревочные опоры.

Волоча свою не слишком тяжелую, но неудобную ношу, Лыбедь вошла в темный денник. Серая в яблоках крепкая лошадь встретила девочку негромким ржанием, в котором угадывалось и недовольство при виде сбруи, и радость предстоящему упражнению сил. Чтоб хозяйка не возомнила лишнего, кобыла чувствительно куснула ее – с умом – за волосы.

– Ужо тебе! – Лыбедь представила, какими противными сосульками оборотится в волосах лошадиная слюна. Но все ж вытащила из рукава кусок сырой репы. – Радуйся, обратно не понесу. Из-под носа у старухи стянула.

Покуда лошадь хрустела угощением, девочка, ловко вскинув седло, затянула подпругу. Выждала, взялась за ремень второй раз, достигнув, как водится, еще одной дырки. Известно, упрямое животное нарочно надувает брюхо, чтоб затянули послабей. Тут уж выжди, покуда лошадь выдохнет. Забудешь – на скаку поползет седло набок.

Накинув узду, девочка ненадолго задумалась. Задумываться теперь приходилось над каждым пустяковым шагом, но она начинала к этому привыкать. Взобраться в седло лучше здесь, в деннике. В случае промашки никто не увидит.

Но промашки не случилось. Вцепившись изо всей силы в гриву, девочка взлетела лучше и не надо. А все одно рассудила верно: перед строем бы непременно пришлось без толку ногой махать. Так оно всегда бывает.

Выплыв из ворот конюшни в светлое морозное утро, Лыбедь миновала терем с его службами и выехала на дружинный двор. Две дюжины, что собрались с ней, были уже в седлах. Столько же воинов оставалось стеречь Киев. Всё. Больше не было.

Льдистое безмолвие стояло над отъезжающими и провожавшими. Даже малые дети не плакали на материнских руках.

Лыбедь попыталась встретиться глазами со своей подругой Забавой. Не вышло. Та стояла рядом со своими, потупив взгляд, и тени, скользившие ярким днем по юному лицу, казались темней, чем спадавший на плечи Забавы серый плат козьей шерсти.

– Добрых стезей[4] тебе, Волок. – Поседевший в сизый цвет Дулеб неспешно выступил из строя. По справедливости воеводой следовало кликнуть его, но, памятуя о своем чужеродстве[5], о коем, кроме него, все давно позабыли, Дулеб сам себя отвел на вечевом сходе. – Добрых стезей и тебе, княжна.

– Крепких стен вам, неоскверненного порога! – легко возвысил голос воевода.

– Мертвые в помощь! – звонко воскликнула Лыбедь, посылая серую коленками.

Поезд стронулся. Впереди – верховые. Четыре пары пустых саней, по двое воинов в каждой, замыкали.

Недобрая примета оглядываться, но все ж Лыбедь, никогда не езживавшая дальше ловитвы