Геннадий Мурзин - Любовь больная. Современный роман в двух книгах

Редактор Геннадий Мурзин

Корректор Геннадий Мурзин

Фотограф Сергей Мурзин

Фотограф Геннадий Мурзин

© Геннадий Мурзин, 2018

© Сергей Мурзин, фотографии, 2018

© Геннадий Мурзин, фотографии, 2018

ISBN 978-5-4490-5014-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Геннадий Иванович Мурзин (на фото) – профессионально занимается журналистским и литературным творчеством без малого шестьдесят лет. Отзывы о книге можно оставлять либо на авторской странице издательства, либо направлять по электронной почте – [email protected].

Эпистолярный жанр, признаюсь честно, – мне не слишком люб. Скажу больше: сам я писал и пишу письма только в самых крайних случаях. Даже матери. Даже детям. Даже внукам. Это – (упаси Боже!) не попытка самооправдания или мольба о снисхождении, а всего-то констатация факта.

Когда сажусь за стол и берусь за письмо, то сразу возникает так много вопросов: зачем; кому это надо; о чем писать, а о чем не стоит; есть ли у меня новости, достойные моей эпистолы; нельзя ли обойтись вообще без этого равнодушно-формального послания, коли чувства глубоко-глубоко запрятаны и спят мертвецки на дне человеческой души? Поразмыслив хорошенько, обычно откладываю в сторону ручку и забываю об эпистолярной затее надолго, если не навсегда.

Это – что касается меня лично. Но, читатель, я восторженно читаю литераторов, которые смело и умело выбирают для своего произведения эпистолярную форму изложения. Читаю, и, говоря по чести, завидую таким авторам, у которых эта форма дает впечатляющий эффект.

Эпистолы, с которыми хочу познакомить тебя, читатель, попали ко мне случайно. Нет, я их не крал у автора. Нет, я не рылся в чужих сундуках и шкатулках..

…Лет шесть тому назад подал свой голос вечно молчаливо стоящий на столе телефон. Излишне торопливо дотянулся и снял трубку.

– Да… Слушаю…

И услышал в ответ:

– Привет, коллега!

Давно не разговаривал с ним по телефону, но не узнать его невозможно.

– Здравствуйте, Григорий Ильич! – с неприкрытой радостью откликнулся я.

В трубке загремел смех.

– Что случилось, коллега, а?..

– Ничего… Все в порядке…

– Не совсем, судя по тебе, «все в порядке», если вдруг на «вы» и с отчеством. Чужими, хочешь сказать, стали, да?

– Я… без задней мысли, Гриш…

– Так-то, как ни крути, намного лучше – привычнее.

– Я подумал: давно не общаемся и ты… возможно… изменился и моя фамильярность может тебя покоробить.

– Не оправдывайся! Зачем?.. Кстати, тебя не удивил мой звонок?

Я признался:

– Удивил… Столько времени не подавал признаков жизни и тут…

Григорий Ильич вновь рассмеялся.

– Так ведь и ты ничем не лучше: залег в своей берлоге и – ни гу-гу. Стало быть, счет-то равный – ноль-ноль, – он, сделав паузу, продолжил. – Своим звонком не помешал ли? Если что, скажи и я перезвоню позже.

– Глупости! Не можешь ты мне помешать!..

– Чем, дружище, занимаешься на данный конкретный момент?

– Если честно, пустяками, Гриш.

– Тогда… Извини меня, я нагряну к тебе…

Я прервал.

– Извинения неуместны.

– Тут готов поспорить: знаю, как тебе всегда были неприятны непрошенные гости.

– Хочешь спора? Изволь, Гриш: тебе ли не знать, что двери моей «берлоги» для тебя – всегда настежь.

– Были настежь, а сейчас…

– Были, есть и, уверяю, будут.

– Раз так, то сейчас же еду. Да… Вопросец уточняющий, дружище, имеется: ничего, если я с прицепом, а?

– Это ведь, Гриш, смотря потому, что за прицеп…

– Стандартный, очень стандартный.

– Нельзя ли поточнее?

– Например, в виде бутылочки армянского, конфет и хорошей ветчины.

– Прицеп приличный, – я тоже рассмеялся в трубку, – но будет еще лучше, если содержимое этого самого прицепа чуть-чуть поменяешь: вместо армянского, бутылочку нашей, русской.

– Изменение принимается.

Григорий Ильич положил трубку.

Не прошло и получаса, как Маврин уже был у меня. Оглядели друг друга и, похоже, оба остались довольны. Да, постарели и это бросается в глаза: даже на головах, как я люблю выражаться издавна, полторы волосинки в три ряда, причем и даже они белы-белёхоньки.

Выпили по одной рюмочке. Тост был традиционный: «За встречу!»

На правах принимающей стороны, наполнил рюмки снова. Но опрокидывать сразу не стали. На какое-то время, увлёкшись воспоминаниями, о желанном содержимом рюмок забыли. Выражаясь точнее, он говорил, а я слушал. Я понял: Маврину надо выговориться, но более благодарного слушателя, чем я, он подыскать не смог. Вот и…

Григорий Ильич спохватился, что говорит всё о себе да о себе, поэтому решил «перевести стрелки» на хозяина.

– Слышал, что «господин сочинитель» по-прежнему пописывает, а читатели почитывают. Не отходишь от традиций: хлестко пишешь. Видел твою публицистику в областной газете. Дрожь пробирала, когда читал статью «Взрывы, потрясшие мегаполис»…

Я пояснил:

– К двадцатилетию со дня той трагедии написал.

Маврин кивнул.

– Я так и понял… Страшная история, но удивительно правдивая… Как и все, что ты создаешь. Объемная статья… И странно, что опубликовали.

– Наполовину сократили, – сказал я.

– Жаль, но… Все равно звучит убийственно. Да… Кто-то мне говорил, что литературными текстами начал баловаться.

– Есть, Гриш, и такой грех на моей совести.

– Всё скромничаешь, дружище? Насколько мне известно, кое-что даже публикуешь…

– В Интернете, – спешно уточнил я.

– Не скажи, не скажи… Случайно мне попал на глаза недавно сборник рассказов, изданный в Москве, и на открытии твоя вещичка. По нынешним временам – факт, говорящий о многом.

– Случается, что и вытягиваю счастливый билетик… – приняв мяч, я тотчас же постарался вернуть его на половину поля партнера. – А ты, Гриш?..

– Завязал… Туго завязал… Навсегда…

– Напрасно. Заживо хоронить способности – не стоит.

– Увы! Мой творческий костерок потух и угольки, покрывшись пеплом, давно остыли.

– А мог бы еще поддать жару, взбудоражить заиленное нынешнее болотце, затянутое сверху гнилой вязкостной серо-зеленой пленкой.

– Наверное, мог, но не хочу.

– Жаль… Обидно… Такой талант на глазах гибнет.

– А вот тут ты, – Григорий Ильич расхохотался, – явно сморозил нечто, не имеющее никакого отношения ко мне.

Я посмотрел на Григория и, выразив на лице недоумение, пожал плечами.

– А что смешного нашел в моих словах?

– Не смеши, коллега, и смеяться тогда не буду. Где ты откопал «талант»? Покажи и я с удовольствием полюбуюсь. Самому интересно посмотреть на этакую диковинку. Столько лет прожил и не подозревал…

– Извини, Гриш, но ты лжешь… Даже самому себе.

– А смысл?

– И сам не вижу смысла, но факт… Равных тебе не было. Я, Гриш, если честно, завидовал.

– Чему?! Тому, как, вонзив клыки, рвали на куски и те, кто сверху: и те, кто снизу; и те, что слева; и те, что справа? И это, скажешь, предмет для зависти?

– Не спорю: жрали (извини за это слово), точнее – пробовали сожрать, но, не сумев ничего с тобой сделать, подавились.