7 СЕНТЯБРЯ. ВТОРНИК. 12. 10.
Зазвенел долгожданный звонок. Учительница физики Зоя Алексеевна Некрасова еще продолжала говорить, но восьмиклассники ее уже не слушали: первыми мальчишки, а за ними и девчонки, сорвались с мест, высыпали из класса в коридор.
Стало невероятно шумно. Ничуть не утихомирились даже тогда, когда мимо школьников по коридору, бросая окрест холодный орлиный взгляд и пощипывая пальцами левой руки длинный и острый нос с горбинкой, прошествовал сам директор Лев Моисеевич Зильберт.
Образовались группы и группки. Там, где коридор сворачивал к лестничной площадке, ведущей со второго на третий этаж, возле самого окна собралось четверо восьмиклассников. Один из них что-то рассказывал, а остальные громко смеялись.
В этот момент рассказчик почувствовал, что кто-то грубо взял его за рукав. Он повернулся и увидел своего одноклассника.
– Тебе чего, «Сара»? – это была кличка Сарварова, на которую тот страшно обижался. Для него она обидно звучала по двум причинам: во-первых, как намек на его бабий характер, во-вторых, как догадка его еврейского происхождения, хотя во втором случае подростки сильно ошибались.
– Посторонись, я сяду, – злобно вращая зрачками, сказал Сарваров.
– Куда сядешь?
– Сюда, – парень ткнул рукой в подоконник.
– С какой стати?
– С такой, «Серый»!
– Садись, – сказал «Серый», – если сумеешь «посторонить» меня.
– Отойди, – грозно выпятив худосочную грудь и приблизившись к «Серому», сказал Сарваров, – а то…
– А что «то»? Ну, давай. Не стой, как пень. Ну! – «Серый» явно поддразнивал.
Сарваров отступил. Впрочем, «Серый», парень не злой и вполне миролюбивый, знал, что все этим и закончится. Сарваров повернулся, зло сплюнул на пол и, уходя, сказал:
– Ну, ты еще у меня поплачешь.
«Серый» спросил:
– Что, папаню на помощь призовешь? Нет, лучше об этом маменьку попроси, – Сарваров остановился, что-то хотел сказать, но ему не дал «Серый». – Иди-иди, трус несчастный.
Раздался звонок на урок английского.
Сарварова, действительно, в школе все мальчишки считали трусом, но трусом злобным и коварным, готовым подло, исподтишка подстроить любую пакость, а потом, когда дело дойдет до разборки, свалить вину на кого угодно. Педагоги к мальчишке относились с осторожным почтением. Да и сверстники не особо задирали. Почему? Опасались? Кого? Нет, не пацана, а статусного положения его родителей.
Мать славилась тем, что после каждой полученной сыночком двойки прибегала в школу и с пеной у рта доказывала учителям, что её чадо самое способное, самое умное на свете, а потому отрицательных оценок не заслуживает. Скандалистка, короче, каких мало, о чем знал не только весь педколлектив, а и все одноклассники.
Сарваров-отец хоть и не уподоблялся вздорной супруге и не бегал по всякому поводу в школу, однако его руководство школы побаивалось даже больше. Этому есть объяснение: Леонид Федорович Сарваров – человек очень известный в Нижнем Тагиле. В 80-е он был секретарем парткома на железной дороге (позднее даже стал секретарем райкома), и потому всякий раз избирался депутатом районного и городского Советов.
Очевидцы свидетельствуют: Леонид Федорович в те еще не столь давние времена почтительно относился к любому выше его стоящему партийному начальнику, угодливо, старался мельтешить пред начальственными светлыми очами. В качестве примера рассказывают такое.
В 1976-м первым секретарем обкома КПСС избрали Ельцина, поскольку его предшественник, Рябов, стал секретарем ЦК КПСС и отбыл в Москву.
Власть в области сменилась и, кажется, надолго, так как новый первый секретарь производил впечатление физически крепкого, спортивно сложенного мужчины, да и сорок пять, которые исполнились недавно, – не возраст для столь высокого ранга партийного руководителя. Почуяв это интуитивно, Леонид Федорович, только-только начавший партийную карьеру, стал держать нос по ветру. Перво-наперво он решил показаться Ельцину. Но как?
Проблема, так как первый и не подозревает еще о существовании Сарварова. Значит, надо найти повод попасть на глаза. Для начала – мельком, в толпе других, а потом и… По слухам, Ельцин остер на глаз и памятлив на новые мелькающие лица.
Сарваров нашел-таки выход из ситуации. Он узнаёт, что Борис Николаевич любит на север области ездить по железной дороге (впрочем, тогда даже в Серов попасть на автомобиле было невозможно, так как нынешней автострады еще не существовало) в специальном вагоне. У самого высокого нижнетагильского тогдашнего начальства существовало неписаное правило: непременно встречать на станции Нижний Тагил поезд с прицепленным литерным вагоном. Ясно, его, то есть Сарварова, никто туда не приглашал: не того уровня фигура.
Сарваров решает: это не беда.
И вот Сарваров узнаёт через знакомых, что поездом Свердловск – Североуральск нынешней ночью проследует Ельцин. Ему известно: поезд прибудет на первую платформу, хотя обычно поступает на вторую платформу и, вполне возможно, стоянка будет удлинена на пять минут, а то и больше.
Глубокая ночь (из Свердловска поезд отправляется в половине первого, на станцию Нижний Тагил прибывает по расписанию в 3.36), на первой платформе пустынно. Сарваров ёжится от ледяной позёмки, переступает с ноги на ногу, нервно поглядывает на часы: остаются считанные минуты.
На платформу через служебные ворота на большой скорости въезжают две черные «Волги» и останавливаются там, где должен быть первый, литерный вагон.
Сарваров издали видит (скорее, догадывается), как из первой машины вышел Петров, первый секретарь Нижнетагильского горкома КПСС, а из второй – при полном параде «генерал» Шаповалов, начальник отделения железной дороги.
Показались прожекторные огни локомотива, осторожно втягивающего состав на станцию.
Сарваров, до этого стоявший несколько в стороне, приблизился к встречавшим начальникам.
Увидев его, Шаповалов удивился и в своей привычной манере, иначе говоря, по-хамски спросил:
– Ты?! Тебе чего?
Сарваров не на шутку струхнул, но вида не показал.
– Мало ли… Вдруг у Бориса Николаевича какие-то вопросы…
– Вопросы? К тебе? – Шаповалов громко расхохотался. – Ха-ха-ха. Да нужен ты ему… Как варежки в Петров день.
– И все же…
Шаповалов машет рукой.
– Хрен с тобой, торчи тут, если так хочется.
Петров, Шаповалов, а, чуть-чуть поотстав, и Сарваров устремляются к единственной двери литерного вагона и останавливаются в выжидательной позе. Проходит минута, другая. Дверь не открывается. Все переводят глаза на окна: лишь в окне служебного купе горит ночничок, в остальных – чернота.
