На конюшне конюх, выгребая старое сено и заменяя его на новое, пахнущее молодой травой, разговаривал с лошадью.
«Ну что, Зоренька? Прошло время наше. На что мы теперь годные с тобой?» – и невесёлая улыбка скользнула по его лицу.
Надо сказать, что конюх Семён был жокеем. А Зоренька выигрывала все первые призы. Потом получила травму, и остались они оба не у дел. Хотя жокей он был один из лучших. И предлагали ему других лошадей, но Семён был привязан к Зорьке крепкой дружбой и, конечно, любовью. Помог им один человек. Когда он был маленький, отец брал его на скачки, где он с замиранием сердца наблюдал за понравившейся ему кобылкой белой масти. Вырос мальчик, но любовь к лошадям осталась. А Зорька напоминала ему далёкое детство. Выкупил себе он хромую теперь кобылу, да и жокея нанял, приглядывать за ней. И поселил их в своём загородном доме, в деревне.
А Семён всё тешил себя надеждой, а вдруг поправится Зоренька, и опять засвистит у них за спиной вольный ветер, и всё будет как прежде, а, может, ещё лучше.
Нога у Зорьки зажила, но хромота осталась. И о скачках оставалось только мечтать.
Так и жили они вдвоём. Хозяева редко приезжали, и по сути Семён с Зоренькой были предоставлены сами себе, пока один случай не нарушил их размеренную жизнь.
Загородный дом стоял в красивом месте, возле горячих ключей. Ходили слухи, что в старину здесь раз в год сходились волхвы. Дела свои великие решали. Много к ним просителей ходило, да не все добирались. И теперь шептали, коль чист сердцем и любовью живёшь, то рано или поздно объявится волхв и исполнит желание.
А желание-то одно было, поправить Зореньке ножку. И вот ходил Семён со своей кобылкой каждый день на горячие ключи. Придут, постоят под водопадом, потом на лужок выйдут. Зоренька пасётся, а Семён лежит на травушке да думу свою тяжёлую думает. Как помочь Зорьке?
Однажды возвращались они с горячих ключей. Проходя мимо речки, увидели стайку ребятишек, разглядывающих что-то на песке. Подошли поближе. Оказалось, лежит кошка-роженица в коробке и жалобно мяучит. Примолкли ребятишки, носы трут, а как помочь, не знают, не может кошка окотиться. Плачет жалобно. Семён подошёл поближе, сразу понял, в чем дело. Благо, не один раз роды принимал у своей Зореньки.
«Ну-ка, посторонись!» – мягко раздвинул руками ребятишек.
И, глядя в глаза кошке, сказал: «Ну что, красавица, тяжело? Не бойся, помогу тебе».
И тепло улыбнулся.
Через полчаса всё закончилось. Благодарная кошка облизывала своих пятерых котят. Один из них был намного крупнее других, и поэтому кошечке было так трудно котиться.
«У, какой белолобый крепыш. – Семён взял на руки котёнка. – Ну что, малыш, напугал мамку?»
И почувствовал вдруг такое тепло в груди к этому крошечному живому комочку. Слыша, как бьётся его сердечко, и наполняясь любовью к этому малышу, он тихо спросил: «Ребята, а чья кошка?»
«Да ничья, приблудилась тут».
«Значит, можно забрать?»
«Конечно, дядя» – весело заговорили ребятишки, радуясь, что пристроили кошечку с котятами.
Взяв осторожно коробку с котятами, Семён с Зоренькой побрели к дому. Кошка бежала за ними, изредка мяукая. И если бы она была человеком, то можно было сказать, что она светилась от счастья.
Теперь жизнь их стала веселей. Котята росли шустрые, и приходилось смотреть за ними, как за детьми. К тому же у Мурки, так назвали кошку, не хватало молочка, так как Белолобый котёнок один ел за троих. Пришлось прикармливать котят из бутылочки коровьим молоком. Белолобый не давал расслабиться ни днём, ни ночью. То на дерево заберётся, то на самый конёк крыши залезет и мяучит оттуда, пока не снимешь.
Со временем котята подросли и ходили стайкой за Семёном. Куда Семён с Зоренькой, туда и они бегут. Во главе Маруська бежит, изредка мяукая, как бы строжа своих деток: «Не разбредаться».
На горячие ключи уже все вместе ходили. Пока до места дойдут, полдеревни ребятишек вокруг себя соберут.
А взрослые из-за плетней смотрят, улыбаются, и у всех светлей на душе от такой картины.
Бежит кошка, мяукая, следом Зоренька осторожно вышагивает, а между ног её четверо котят семенят ножками. За ними Семён идёт, а на плече у него котёнок белолобый сидит и важно поглядывает. А вокруг стайка деревенских ребятишек, идут тихонечко, осторожно ступая, млея от счастья.
Вот такой дружной компанией теперь ходили на Ключи.
И все думы тяжёлые покинули Семёна, не до того было.
Смотрел за котятами, как бы кто куда не свалился. Вроде и строго говорил с ними, а на сердце тепло разливалось и Душа пела. Вот и начал Семён песни петь и сам не понял, как. Сядет и поёт. А всё семейство рядом сидит и слушает. Да песни незнакомые для слуха, а для сердца родные. Как будто наполнялся он светлым чувством и не поделиться им никак не мог.
На всю округу Семён прославился. И стали к нему люди приходить, кто за советом дельным, а кто так просто, песни его душевные послушать. Придут, посидят молча и притихшие домой идут, думая каждый о своём, потаённом.
И стали люди как-то по-другому жить, помогать друг дружке стали.
Дом кто захочет строить или крышу поправить, звал соседей. И все, кто не занят был, приходили и своими силами справлялись. И исчезли покосившиеся дома в деревне. А домики стояли весёлые да опрятные, под стать своим хозяевам. Речку почистили, огородили пруд. Ребятишкам пляж сделали, качелей понаставили. Сад огромный посадили для общего пользования. Стадион построили общими усилиями.
И всё шутили: «Кабы не Семёна песни, так и сидели бы, как «старуха у разбитого корыта».
Однажды пришёл к Семёну человек, не местный. Семён поёт, сердце радует, а он сидит и молчит. И только искорки в уголках его синих, как небо, глаз выдают его весёлый нрав.
Закончил петь Семён. Разговорились. И почему-то поведал ему Семён о давно наболевшем. Забытое всплыло.
– Вот ждал, ждал волхвов. Неужто врут люди? – сказал тихо Семён.
– А зачем тебе? – спросил незнакомец, хитро прищурившись.
– Да Зорька, кобыла, друг мой верный, хромает. А помочь некому.
– А покажи кобылку-то, – попросил незнакомец.
Пошли на конюшню, вывели Зорьку на луг. Незнакомец взял ногу лошади, чуть подержал в руках, потом залез рукой под колено и вытащил… занозу. Потом встряхнул ногу, придерживая за копыто, и отпустил, ударив по крупу: «Но, пошла».
И добавил: «Больно было ей, вот и хромала».
И Зорька «пошла». Сначала осторожно, пробуя ногу на боль. Потом чуть быстрей, потом ещё быстрей, и понеслась во весь опор.
Она скакала, нарезая круги, то меньше, то больше, как бы навёрстывая упущенное время, заново чувствуя ветер в развевающейся гриве, раздувая ноздри и судорожно вдыхая вольный ветер. Наконец она встала на дыбы и заржала.
