ПОСЛЕДНИЙ АККОРД ЛУННОЙ СОНАТЫ
Зарисовка
Осеннее солнце было ярким и щедрым.
Женщина медленно шла парком, смотрела на бессловесные, одетые в багрянец, деревья.
«Осень торопится, – подумалось. – Какое счастье, что я ушла от него. Хватит этого насилия над собой. Как же я не задохнулась в этой игре в любовь?!»
Ей сейчас хотелось вырваться из-под гнета дурного настроения.
И в следующее мгновение она тщилась вызвать в памяти почему-то последний аккорд Лунной сонаты великого Бетховена.
Вот веерно летят листья перед глазами. Безумцы: кружатся, словно играют друг с дружкой. Чего же они хотят? Глупые, ведь сейчас упадут на землю и уже не поднимутся вверх. Пусть даже какое-то время налетевший ветер-озорник еще повеселится вместе с ними, но ему обязательно надоест это занятие, и он оставит их насовсем.
Эти листья, как и она, видимо, также захотели свободы, утоляя ее жажду этим, пускай и кратковременным, но полетом.
«Ах, да, – вспомнила она, – в последнем аккорде Лунной сонаты врывается и властно заявляет о себе подобное дуновение, яростный порыв свободы».
Вот почему под не прекращающимся осенним листопадом женщине хотелось услышать мощное аллегро этого Бетховенского произведения.
Она почти слышала эту музыку, а перед собой, не поверите, видела гигантскую мерцающую фреску из золотистого дождя листьев.
Она содрогнулась. И трепет охватил ее, казалось, она стала свидетельницей необычайной тайны неизъяснимого созвучия музыки и красоты…
Эта живая связь ее душевного настроя и природы, словно таинственный пианист, извлекала музыку из осеннего воздуха. Женщина слышала в ней мощные аккорды Лунной сонаты, и от этого ею овладевала невысказанная радость, как особая милость, явленная ей вдруг свыше.
– Ну, вот, ты и попался, – пойман летящий прямо на женщину резной кленовый лист и, будто в ответ на эти слова, раздался последний аккорд Лунной сонаты, призывая проявить милосердие, позволить этому листику испытать еще хоть какой-то миг вольной, свободной жизни.
Женские руки высоко подбросили листик. Он тут же влился в вихреобразное кружение своих собратьев.
Женщина наблюдала за этим осенним танцем над головой, вслушиваясь в отдаленное эхо последнего аккорда Лунной сонаты и улыбалась.
В эту минуту она осознала: возврата к прошлому не бывает.
Рассказ
Кажись, добралась. Наконец-то.
«В-о-о-н тот неказистый домик, почти у леса. Э-хе-хе-эх! Что же так далеко забрался? А вдруг ты будешь не рад мне или не один дома? Рисковая все же: явиться вот так, без предупреждения.
Я так ждала этой встречи! Всю жизнь, наверное!»…
Солнце садилось. Снег еще буянил, поблескивал под заходящими лучами. Зима продолжала вызванивать и морозной свежестью, и сохранившимися гроздьями рябин, и поскрипыванием под ногами снежного наста.
* * *
Вблизи дом производил очень даже благовидное впечатление: добротным был. Заметно, что сруб вязали не ахти какие мастеровые, но рубили все же не очень топорно. Окна обрамляли резные узорчатые ставни…
И женщина вспомнила где-то прочитанное: у деревянных изб цвет не постоянный. Если солнце выглянет, такой дом становится «вкусным», как пчелиный мед, уютный он… Если за облаком скроется, – начнет серебриться. Вечером – темнеет, а вот утром, – наоборот, светлеет, синь от неба принимает…
Лес здесь – сразу же за избой, рукой подать.
Женщина легонько отворила калитку. Тут же послышался лай собаки. Она выскочила из своего укрытия, и, уставившись на неожиданную гостью, залаяла. Начала метаться по дуге, насколько ей позволяла лязгающая цепь.
– Ну, что ты, ну, что ты, – несмело успокаивала пса женщина. – Я же своя, своя, понимаешь? Роднее человека у меня, чем твой хозяин, нет.
Собака как-то приутихла, словно пыталась понять смысл доносившейся женской речи.
– На вот тебе, – порылась в сумке незнакомка и бросила псу остатки недоеденного бутерброда.
* * *
– Полкан, ты чего?! Кто там тебя побеспокоил? – на крыльце в наброшенном на плечи полушубке появился мужчина, могучий с виду.
– Я это, я, Солнце!
– Кто?! – удивился хозяин. – А ну, подходите ближе. Полкан, свои, на место, ступай, дружок, ступай.
Пес послушно засеменил к конуре.
Гостья медленно, все же с опаской, миновала лохматого сторожа, и приблизилась к крыльцу.
– Солнышко, это я.
– Ветла, ты, что ли? – почти вскрикнул от удивления мужчина.
– Я самая.
Мужчина засуетился.
– Боже ж ты мой, не ожидал, подумать даже не мог. Как же ты меня разыскала, как добралась? В дом входи, в дом, вон вся продрогла, заходи. Хорошо, что засветло, иначе и заблудиться могла. Здравствуй, родная, здравствуй.
С этими словами наклонился к женщине, как-то робко поцеловал ее в щечку.
Ветла ответила тем же.
* * *
Пропустив вперед себя женщину, хозяин закрыл изнутри на задвижку входные двери.
– Проходи, не стесняйся. Проходи смелее… Не удивляйся. По-холостяцки живу.
Хозяин щелкнул выключателем.
В горнице загорелась одна-единственная лампочка. Видимо, небольшой мощности. Свет как-то «прищуренно» рассеялся вокруг. Оглянувшись, женщина увидела разгорающиеся в печи поленья. На полу – обычные цветные домотканные дорожки.
Сняв шубу, хотела затем снять и сапоги.
– Не город это. Не стоит. Холодный пол здесь.
– Но мне неудобно.
– Тогда минутку. Вот, возьми валенки, они сухие, чистые, теплые.
Женщина послушно переобулась. Осторожно подошла к печке.
– Слушай, тебе бы с дороги хорошо глинтвейна нашего горяченького, помнишь, как готовила его на даче?
– Ой, как мы одинаково думаем. Я даже специи прихватила: и корицу, и гвоздику, бадьян и мускатный орех. Вот возьми. А травы, надеюсь, у тебя есть?
– Мята есть и зверобой.
– Вот и славно. Давай чайник.
– Только вино у меня домашнее.
– И хорошо. Сухое ведь? Медку еще добавим.
Приготовив всю смесь будущего горячего напитка, поставили чайник на газовую плиту.
– Вот пока мы тут сообразим, что к чему, пусть греется, этак до градусов семидесяти…
– Огонь! Как здорово! Он живой, послушай, как потрескивают поленья.
– Смолистые потому что. Ты голодна?
– Да не стоит суетиться.
– Нет уж, изволь, стоит. Я помню науку бабкину: гость в дом – накорми сначала, а потом и разговоры разговаривай.
– Нет уж, дай хоть поглядеть на тебя.
– А чего же глядеть?! Сама видишь. Не люблю себя нынешнего. Вспоминаю того, помнишь, что на фото, которое высылал тебе? Подтянутого, стройного, одетого с иголочки. А что ныне? Копна-копной.
Седой весь.
– Так и я ни весть какая!
– Какая, какая, да не такая. Все же на десятка полтора лет моложе?!
Сбросить бы мне их теперь! На руках, как невесту, внес бы в дом.
– И что?
– А то! Помнишь: «Зацелую допьяна, изомну, как цвет, хмельному от радости пересуду нет»?
– Помню-помню. Такое не забывается.
* * *
Ветла стояла, прислонившись спиной к печке, и не верила, что перед ней хлопочет тот, о ком страдало ее сердце, многие годы ныло, тревожилось, тосковало.
