ЛЮБОВЬ С ПЕРВОГО ЛАЙКА
Человек не может двигаться вперёд, если душу его разъедает боль воспоминаний.
Маргарет Митчелл
Я выглянула в окно в тот момент, когда мимо проезжал белый автомобиль. Последние два месяца мысль преследования уничтожала меня. Конечно, я понимала, что это безрассудное поедание души, и всё же была не в состоянии остановить наводнение из вежливых фраз, милых смайликов и странных исчезновений. Издевательство над собственным сердцем продолжалось долго. Но наступил август, который принёс ответ на мой вопрос. Вспомнив Олесю Щурову, внезапную подругу, часто повторявшую загадочное предложение: «Не задавай вопросов и ответов не жди», мне стало смешно. И вопросы я задавала, и ответов я дождалась. А она твердила чепуху, правда, с философским подтекстом. Жаль, я не успела сообщить ей о своём успехе. Может быть, она знала, что так случится, потому и мучила. Не уверена.
Мне исполнилось одиннадцать лет, когда я впервые прочитала «Унесённые ветром». Да-да! Девочка и взрослая книга о любви и войне – вещи, которые не могут лежать на одной полке. Я думала, что никогда не забуду выражение дикого кошмара на лице библиотекарши, с которой я поделилась восторженными впечатлениями и которую завалила настойчивыми просьбами дать мне продолжение истории. Теперь почти забыла. Годы отнимают чёткость изображения, подобно слою пыли на экране телевизора. Заботливые люди волнуются за детей и не позволяют им получать знания из хороших книг. Зато покупают им мобильные устройства, тем самым приближая хрупкие сердечки к себе, к жестокой реальности, к беспомощности. Я счастлива, что осмелилась тогда взять единственное творение Маргарет Митчелл из книжного шкафа. Если бы не она, я до сих пор бы считала некоторых людей сильными, хотя в них нет ни капельки мужества. Иллюзия. Кругом иллюзии.
Белый автомобиль пропал. Замелькали чёрные, красные, серебристые машины, но я стояла в растерянности и пыталась выявить знаки. Ещё с юности приучила себя находить символы в тех предметах, что встречаются на пути. Наверное, это слабая попытка повлиять на судьбу, притянуть что-то или отвергнуть. Как бы там ни было, а я вздрогнула от дверного звонка. Секунды остановились, осторожно рассматривая меня.
– Здравствуйте! – сказала я. В полумраке тамбура гостья доставала из сумки какие-то бумаги.
– Добрый день! Вы Саклетта Мосолова? – спросила она.
– Да, – ответила я и замерла в предчувствии недобрых вестей.
– Меня зовут Наталья Шумилова. Я из Дома престарелых.
«Слишком молода, чтобы там быть!» – захотелось мне воскликнуть, и тут до меня дошло, зачем она явилась.
– Ваша бабушка… – начала Наталья.
– Зайдите. Я не хочу, чтобы соседи были в курсе моих событий, – прошептала я.
– Я должна сообщить вам неприятную новость. Мне кажется, что вы догадались, что я собираюсь сказать, – медленно произнесла Шумилова, захлопнув за собою дверь.
У меня отсутствовало желание что-либо говорить. Единственное, что закипело в моём сердце – страх. Я не знала, что мне предстоит делать. Понятия не имела, как решать такие вопросы. Моё лицо свидетельствовало о глубочайшей боли и сосредоточенности, пожалуй, искренней напряжённости. Боль не была связана с грустью потери. В этом вопросе накопилось много разнообразного мусора, словно в уличной урне.
– Ваша бабушка Саклетта Ивановна Барабанова умерла. Три дня назад состоялись похороны, – выдохнула Наталья Шумилова. Она немного успокоилась, когда наконец-то избавилась от слов, что томили её последние дни.
Я ничего не почувствовала. С бабушкой мы не общались. Ни я, ни моя мать. Меня и бабушку связывало только одно – имя. Меня назвали в честь неё Саклеттой. В детстве я ненавидела её за то, что получила такое же имя. Злость бурлила в крови. Старость раздражала. Всё изменилось в институте. Я вдруг поняла, что моё имя даёт мне массу привилегий. Я становлюсь исключительной личностью. Две Оли, три Марины, четыре Лены чуть ли не в каждой группе любого факультета, а Саклетта – одна в учебном заведении. Есть чем гордиться. Я не гордилась. Я боялась этой гордости. Боялась стыда собственных воспоминаний. Боялась поведения. Боялась себя. Отрицательные качества всегда перевешивали. У меня даже на эту тему случился разговор с психологом. О, нет! Я не больна! Просто искала книжку в магазине и столкнулась с довольно милым мужчиной. А он и завёл речь о заниженной самооценке среди некоторых молодых людей. Сделала открытия в тонкой области души и улизнула от его назидательного тона, правда, прихватив визитку песочного цвета.
– Подождите, вы сказали, что её уже похоронили? – я задала вопрос после продолжительного молчания.
– Да. Саклетта Ивановна просила не тревожить родственников, – сказала работница Дома престарелых и протянула мне лист.
– Но как же так? – мне стало холодно, и причина тому скрывалась отнюдь не в осенней погоде, а в том, что я впервые ощутила обиду за бабушку. – Что это?
Я взяла лист.
– Свидетельство о смерти. Теперь будет храниться у вас. Вы же её внучка, единственная наследница, – проговорила Наталья. – У Саклетты Ивановны есть только одна дочь, ваша мать. И вы. Правильно?
– Ну да. Моя мама… Она живёт не здесь. И… – я стеснялась признаться в том, что мать вышла замуж за богатого иностранца, фактически моего ровесника и уже четыре года обитала в роскошном пентхаусе где-то на Сардинии.
– Я понимаю. Однако я пришла к вам не только сообщить печальную новость и отдать документ.
Тишина нервировала. Я ждала, пока Шумилова достанет из пакета коробку, похожую на кирпич. Пропела смс-ка.
– Вот. Это вам. Саклетта Ивановна просила передать, – чересчур торжественно произнесла работница Дома престарелых.
Я протянула руки, чтобы принять забавное наследство. Чувство юмора вернулось ко мне. Показалось смешным всё. Мэрилин Монро в солнцезащитных очках и её магическая улыбка, изображённая на моей футболке, фиолетовый плащ Шумиловой – она в нём превращалась в школьницу, даже рингтон мобильника выпячивал нижнюю губу, когда извещал о приходе сообщения индийским тембром «Dhoom machale».
– Послушайте! Вы точно не ошиблись с наследством? – спросила я и хихикнула.
– Саклетта, вы просто расстроены. Я сочувствую. Ваша бабушка сказала, что вы потом поймёте. Мне пора. Крепитесь.
– Спасибо. До свидания!
Дверь закрылась. Я разрыдалась.
Я плакала не из-за бабушки, хотя где-то на краю сердца отчётливо видела, что именно она – первая причина моих слёз. Я плакала из-за того, что мне не с кем поделиться новой ролью – ролью неожиданного траура. Мне некому рассказать, почему уныние вдруг захватило тело в свой плен. Конечно, я могла бы позвонить матери… Конечно, я не могла позвонить матери! Четыре года она не давала о себе знать. Не в том плане, что растворилась в итальянском пространстве. Нет. Иногда она писала дерзкие письма о шикарном жилье и прекрасном муже. Я удаляла их, не дочитав до конца. Хвастовство бесило. Вера Вирони вычеркнула прежний русский мир из своей судьбы. Она не интересовалась моей жизнью.
