1. Пролог
— Я не смогу в этом фотографироваться!
Алик встает напротив, уперев руки в бока, и тяжело дышит. Я оглядываюсь вокруг: все наблюдают за нами, позабыв о своих делах. У открытых дверей примерочной столпились все, кто находился на площадке.
— Ишь ты, какая скромница, не может она, — фыркает кто-то из девушек.
Вслед за ней начинают возмущаться остальные. Рой их голосов звучит в ушах. Отдельные слова, вырванные из контекста, не несут в себе ничего хорошего. Но меня это не пугает, в отличие от перспективы фотографироваться полуобнаженной.
— Что тут происходит? — раздается мужской голос.
Все разом замолкают. Я поворачиваю голову и вижу Харуна. Сердце перестает биться. Только его тут не хватало...
Он стоит у входа в окружении девушек, одетых в нижнее белье и готовых к съёмкам. Харун выглядит уставшим: белая рубашка помята и закатана до локтей, глаза покраснели, будто он не спал несколько суток подряд.
— Алик, почему съёмки еще не начали?
Харун оглядывает меня с головы до ног и вопросительно смотрит на пухлого.
— А как тут начнешь, когда эта девчонка постоянно срывает все съемки? Она же принцесса – что хочет, то и делает, и никто ей не указ! Сейчас отказывается фотографироваться в нижнем белье, — отвечает тот и отходит от меня. — Я не могу работать с ней, Харун, она слишком многое себе позволяет!
Я в изумлении смотрю на него. Когда это из-за меня срывались съёмки? Это первый раз, когда я отказываюсь от них.
— Она ведет себя так, словно чем-то лучше нас.
— Если она не будет фотографироваться, то почему мы должны?
— Строит из себя святошу!
Из толпы раздаются возмущённые голоса девушек. Я смотрю на них, пребывая в шоке от того, как они всё перевернули против меня. Харун подходит ко мне и встает напротив, где до этого стоял Алик.
— В чем твоя проблема? — произносит он, четко выговаривая каждое слово.
— Я не могу в этом фотографироваться, — ненавидя себя за дрожащий голос, отвечаю я.
— Почему? Что у тебя есть такого, чего нет у остальных девушек?
Я молчу, отвожу от него взгляд, и он упирается в Джу, стоящую посреди толпы других моделей. Её лицо выражает сочувствие.
— Я спрашиваю, что у тебя есть такого, чего мы ещё не видели? — кричит он.
Я вздрагиваю от его голоса и отхожу на безопасное расстояние. Глаза наполняются непрошеными слезами.
— Стыдливость, — вырывается у меня.
Я чувствую тёплую влагу на щеках. Ненавижу себя за слабость, за то, что плачу.
— Я стесняюсь. Не могу стоять раздетой перед фотографом, — стараюсь объяснить я сквозь слезы.
Слышу смешки девушек. Мне хочется провалиться сквозь землю, раствориться в воздухе. Быть где угодно, но только не здесь. Со злостью смахиваю слёзы с лица.
— Где ты, по-твоему, находишься? В монастыре? Если ты стесняешься, то нужно было податься туда!
Поднимаю взгляд, смотрю в его жестокие, беспощадные глаза. Кажется, что меня засасывает трясина. Чувствую, как теряю контроль.
— Ножницы мне, — не переставая смотреть на меня, повышает голос Харун.
Я впадаю в замешательство, не понимая значения его слов. Ножницы? Зачем? В следующую секунду в руках Харуна появляются огромные ножницы. Я медленно пячусь назад, следя за его действиями. Не понимаю, чего он хочет.
Схватив меня за запястье, Харун останавливает и тянет на себя. Я срываюсь с места, ударяясь о его грудь. Делаю шаг назад. Пытаюсь сделать ещё один, но перед моим лицом возникают ножницы.
Я застываю в ужасе. Харун засовывает их за вырез на моей груди и начинает резать платье, обнажая грудь и живот. Затем выкидывает ножницы на пол и хватает свисающую ткань, обрывая её руками. Я не сопротивляюсь. Руки и ноги, замороженные от шока, отказываются подчиняться.
Вокруг стоит оглушительная тишина. Такая, что я слышу, как мои слёзы капают на пол. Ничего не чувствую. Меня нет, я – пустая оболочка. Словно со стороны наблюдаю, как Харун снимает с меня оставшиеся от платья куски. Я остаюсь в одном нижнем белье... Оглядываюсь вокруг, и перед глазами всё плывет. Вижу только размытые лица, в ушах стоит женский хохот.
— Тебе помочь переодеться или сама справишься?
Его стальной голос впивается в мозг. Это последнее, что я слышу перед тем, как тело обмякает и на меня опускается сплошная темнота...
2. Глава 1
Была поздняя холодная осень. На улице уже давно стемнело. Я сидела у печки, разглядывая танцующие языки пламени, и, вытянув руки вперед, старалась согреть их. Весь день я занималась тем, что таскала дрова, которые колол дед, из сада в сарай и аккуратно складывала их там. Перчаток у меня от роду не было, и я так замерзла, что едва могла пошевелить конечностями. Казалось, что я продрогла до костей.
Моя бабушка, как обычно, ворчала и бранила меня, перемещаясь по маленькой, тесной комнате, в которой мы все уживались в холодное время года. Я привыкла к тому, что она ругает меня и не обращала внимания на её слова. Разве имеет значения, чем она недовольна в этот раз? Ей никогда не нужна веская причина — само мое появление на свет уже повод для этого.
Я никогда не получала от нее и деда доброго слова или взгляда, если кто-то в этом доме и был способен на ласку и поощрение, то — это моя мать. Но она не появлялась дома уже третий день, и я начинала скучать, хотя это и было обычным делом. Мама могла не появляться неделями и месяцами, я давно свыклась и смирилась с этим. Но не переставала тосковать и ждать, когда она вернётся. Я не знала, где она бывает всё это время и чем занимается, а когда спрашивала, то не получала ответа. Моя мама не любила вопросов. Она не отвечала даже на те, что задавала бабушка. А что говорить обо мне?
Когда огонь в печке наконец-то окутал меня своим теплом, о себе напомнил голодный желудок. Я встала в надежде, что остался вчерашний суп, и сегодня мне не придётся ложиться голодной. Но шум и громкие крики, доносящиеся со двора, приковали меня к месту. Я не могла толком понять, что происходит. Мы жили далеко от села, и вокруг нас не было ни одной живой души, тогда откуда взяться этому шуму? Глянув на бабушку, которая перестала бубнить и настороженно вслушивалась в голоса, я выбежала на улицу...
Первое, что я увидела — была огромная машина, похожая на трактор. Свет её фонарей ослеплял мне глаза. Она так громко закряхтела, издавая страшный звук, что захотелось зажать руками уши. Прикрыв ладонями лицо, я скрылась в тень от яркого света, и посмотрела на женщину, которая громко кричала:
— Убирайтесь, убирайтесь вон с моей земли!
Я узнала ее — Амалия Акифовна!
Дом, в котором мы жили, был их собственностью. Мой дед ещё в молодости устроился на работу к отцу этой женщины. Он присматривал за землёй и главным особняком, за это ему разрешалась жить в этом доме на окраине опушки. Хозяева очень редко приезжали сюда. За то время, что я помню себя, это было всего два раза. Когда это происходило — моя мама шла и убиралась там, готовя дом к их приезду.
