Вена, 1895 год
Сезон самоубийств открыт.
Молодая женщина села за письменный стол у окна и обмакнула перо в черные чернила. Перо скребло бумагу, как вороний коготь. За окном висело пепельно-серое небо. С начала ноября стылый воздух пронизывал до костей, и вся ширь Дуная была устлана заплатками льда. Скоро река насквозь промерзнет и встанет до весны. Вот только на прошлой неделе в журнале «Салонблатт» писали о богатой молодой аристократке, которая в подвенечном платье и фате прыгнула на лошади с моста Кронпринца Рудольфа. Красивая кобыла камнем пошла на дно, а тело женщины вынесло на берег, окутанное белым атласным саваном.
Молодая женщина за письменным столом никогда не думала, что дойдет до такой крайности, но сейчас уповала на милосердие сестры, моля о помощи. Она закончила письмо на рассвете, когда перезвон на колокольне Святого Стефана разнесся по всему городу, запечатала конверт и положила его в почтовый ящик за дверью. Еще не раз она вспомнит этот день. Так все и началось.
Двумя днями ранее
С неба сыпал мокрый снег, но женщина бежала по бульвару без пальто и шляпы. В руках у нее был сверток, закутанный в грубые колючие одеяла, ноша сковывала движения, заставляя переваливаться с ноги на ногу. Пряди длинных мокрых волос залепляли глаза и рот, и каждые несколько минут женщине приходилось останавливаться, прижав сверток одной рукой к бедру, чтобы другой смахнуть снег с лица.
Женщина пересекла Рингштрассе – широкий, обсаженный деревьями проспект, окольцовывающий Вену, потом миновала массивные доходные дома, фасады которых отбрасывали тусклые тени на булыжную мостовую.
Непогода все усиливалась, дождь лил как из ведра. Ослепленная дождем, она упорно шла, шлепая прямо по лужам ботинками из хорошей кожи, минуя Шварценбергплац – невидимую границу между аристократией и всеми прочими. Поблизости сиял веселыми огнями ряд роскошных особняков.
Чуть раньше, в спешке, женщина не озаботилась сбегать наверх и захватить шерстяное пальто и перчатки и теперь горько жалела о своей опрометчивости. Она промерзла до костей. «Идиотка, – думала она, – и ботинки испортила».
Женщина замедлила шаг и, проскользнув в железные ворота резиденции баронессы, направилась к черному ходу. Она позвонила в ночной колокольчик, громко постучала, чертыхаясь вполголоса и раскачиваясь от нетерпения. «Да открывайте же эту чертову дверь!» У нее вдруг тупо заныло в боку под налетевшим порывом ветра, пытавшегося лишить ее равновесия. Она перекинула груз через плечо, пальцы, барабанящие в дверь, дрожали.
Когда ночная служанка наконец появилась, Минна яростно пронеслась мимо нее. «Сколько же ты копалась», – подумала она, но вслух небрежно пробормотала: «Добрый вечер» – и стала спускаться по тускло освещенной лестнице в подвал – на кухню. Минна осторожно положила сверток на лежанку около «зверюги» – громадной черной печи у судомойни.
Больное, сонное дитя выползло из-под одеяла и сидело молча, пока Минна подвигала койку ближе к печи, поправляла матрас и устраивала ребенка поудобнее под тлеющей свечой, посверкивающей на деревянной полке.
– Фройляйн Бернайс, вас зовут наверх. Госпожа звонит уже более часа, – произнесла ночная служанка, поправляя накрахмаленный чепец. – Вы уходите, а нам отдуваться… – добавила она и, тяжело вздохнув, нагнулась, чтобы подтереть грязь на ступеньках. – Я сказала хозяйке, что вы пошли прогуляться, но она пропустила мимо ушей, заявила, что вы, наверное, куда-то завеялись.
– Вы же знаете, что у нас закончилась микстура для полоскания, правда, Флора?
– Да, фройляйн, – кивнула та и слабо улыбнулась, – а потом мы пошли к доктору.
– Ребенок бредит, – заметила Минна, – укройся, дорогая, тут холодно.
Откуда-то сквозило, и очень хотелось переодеться в сухое, голова раскалывалась. Минна сунула руку в карман и нащупала коричневый пакетик с порошком. Слава богу, он на месте.
Днем Минна обнаружила, что Флора в ужасном состоянии, девочка работала, но вдруг закашлялась так сильно, что не смогла удержаться на ногах и упала. Несколько раз Минна окунала беспомощно стонущую и икающую малышку в холодную воду, пытаясь сбить лихорадку, но ничего не помогало. Ребенок был безнадежен, щечки пылали от жара, потливость усиливалась. Минна не выдержала – закутала девочку в одеяло и отправилась к врачу.
– Горло болит, – захныкала Флора, пытаясь вдохнуть, когда Минна звонила в дверь доктора.
– Врач тебя вылечит, – ответила она с уверенностью, которой на самом деле не ощущала. – Ты из домочадцев баронессы, очень важная персона.
В дверном проеме появился пожилой господин, утиравший усы льняной салфеткой. Минна заметила женщину за обеденным столом, из комнаты пахло вареной говядиной и вином.
– Господин доктор, моя хозяйка, баронесса Вольф, желает, чтобы вы немедленно осмотрели ребенка. Она очень обеспокоена.
Доктор заколебался на мгновение, но Минна, на дав ему опомниться, стала перечислять симптомы болезни ребенка: лихорадка, кашель, тошнота, потеря аппетита. Не было оснований не верить ей. Даже без пальто и в испачканной грязью одежде она была элегантной женщиной – гибкая и стройная, с прямой спиной, гладкой кожей и безупречной дикцией. Кроме того, лгала она убедительно.
– Уж не скарлатина ли? – спросила Минна, когда врач вел ее к себе в кабинет.
– Неизвестная инфекция, – заключил он после осмотра. – Постельный режим месяц, по крайней мере… менять белье дважды в неделю… леденцы от болей в горле и «Героин Байера» от кашля…
Минна слушала, кивая и понимая, что в доме у баронессы советами доктора будет невозможно воспользоваться. И как ей вообще пришло в голову, что она сумеет выкрутиться? Все ее дни, вечера и даже воскресенья принадлежали баронессе. От нее ожидалось услаждение всех прихотей хозяйки, и промедление означало немедленное увольнение.
Рассуждая о назначениях доктора, Минна пощупала липкий лоб Флоры.
– Не уходи, – растерянно сказала девочка, голос у нее был хриплый и натужный.
В десять лет Флора выглядела всего на шесть, она вцепилась в юбку Минны, предчувствуя разлуку. Минна дала девочке две ложки липкого, сладко пахнущего сиропа и что-то прошептала на ухо. Малышка легла и отвернулась к стене.
Под пристальным взглядом ночной служанки Минна заколола несколько мокрых прядей в маленький узел, многозначительно обтерла каблуки тряпкой и покинула кухню. Она вскарабкалась по узкой лестнице, прошла через переднюю с мраморным полом и помчалась по сводчатому коридору, освещенному заграничными электрическими лампами. Задержалась на секунду у малинового салона, перевела дух и тихо постучала.
– Войдите, – отозвался голос.
Святая святых баронессы выглядела так, будто туда в жизни никто не входил, – дорогие, тяжелые кресла и диваны, обитые камчатной тканью с турецким узором, витражные тени, персидские ковры и коллекционный фарфор: фигурки мопсов, пуделей и экзотических птиц. Чаша с лилиями на инкрустированном столике в углу возле окна, а на письменном столе – серебряное блюдо с кексами к чаю и белоснежными бутербродами. Внешне Минна была спокойна, но щеки горели и сердце бешено колотилось, словно она только что разбила ценную вазу. Кроме того, запах печеного напомнил ей, что с утра у нее не было во рту ни крошки.
