Я люблю сладкий запах подвальной сырости, теплый и обволакивающий. Меня волнуют нотки промокшего бетона, и соленость нержавеющей стали. А еще металлический привкус крови на моих губах, брызнувшей из сонной артерии.
Я обнаружил это, когда пьяный вусмерть отец на моих глазах, перерезал горло свей жене, острием топора, которым только что колол во дворе дрова. Ярко-алая густая жидкость брызнула в стороны упругой струей, и капли уходящей жизни моей матери осели красными бусинами на моих губах. Я помню ее вкус. Вкус человека, которого я любил, человека который любил меня. Помню каштановые волосы мамы, заляпанные кровью, и её худое тело, одетое в простое белое платье, бесчувственно лежавшее на полу. Легких аромат фиалок струился над ней.
Слез не было. Это зрелище меня заворожило, как картина известного художника, как фреска в языческом храме, как Мария Магдалина, умершая во славу Христа – это было искусством. Инсталляцию портил едкий, кислый запах пота с примесью дешевого алкоголя, исходившей от папаши. Он перебивал сладких дух фиалок и металлический аромат материнской крови. Мне это не понравилось.
Отец, словно уловив мое негодование, на ватных, шатающихся ногах вышел из дома, оставив тело жены лежать на полу. Я лег к ней под бок, утопая и промокая, в еще теплой, красной жидкости. Я хотел согреть ее, отдать последнее свое тепло моему самому любимому человеку, тогда я еще не понимал, что это невозможно. Положив голову на не дышащую грудь матери, я все глубже вдыхал остатки ее небесного аромата. Вдруг в моем сердце ойкнуло что-то, будто щелкнул тумблер. Стало невообразимо больно, будто вся радость ушла и мира, оставив после себя лишь горькую пустоту. Так хотелось поделиться этой пустотой с отцом, чтобы он ощутил это холодное, липкое, безнадежное чувство. Я бросил последний взгляд на посмертно застывшее лицо матери. Она была красивой, даже с открытыми от ужаса глазами. Я легким поцелуем коснулся ее замерзающих губ. Закрыл еще податливые веки.
– До встречи, мама.
Промокший от крови, в прилипающей к телу одежде я побрел в амбар. Мне нужен был обрез, которым отец отпугивал заглянувших на ферму волков. Оружие я нашел приставленным к стене и заряженным. Его приятная тяжесть придавала мне уверенности, но все-таки, для одиннадцатилетнего ребенка он был слишком большой.
Шаркая ногами, я вышел на задворки дома. Отца не было слышно, наверное, уснул где-то, нужно было скорее его найти, пока во мне еще кипела расчетливая жажда мести. Обрез очень хотел поделиться свинцом с нерадивым папочкой. Но моей задумке не дано было свершиться.
На поперечной балке свинарника, обделавшись в штаны, с посиневшим лицом висел отец. Черный резиновый шнур плотно перетянул его горло. Отец убил себя сам, не дождавшись меня. Трус и эгоист. Теперь я остался сиротой. Что ж, он хотя бы лишил меня греха отцеубийства.
На закате солнца я воткнул два самодельных деревянных креста в изголовья свежевырытых могил. Грязные по локоть руки. Испачканные землей и кровью тонкие колени. Физический труд подарил чувство удовлетворения. Над могилой матери я посадил куст комнатных фиалок, стоящих не так давно на подоконнике ее спальни. Пусть они и после смерти будут окружать ее своим невесомым запахом. Отцу я оставил обрез, как напоминание о моей не совершённой мести.
Я еще не вошел в полное юношество, а картежница – жизнь уже забрала у меня самого любимого человека – мать. Этот мой ход остался проигранным, но партия только началась, и ходить в дальнейшем нужно с козырей.
Солнце зашло за горизонт. Я медленно удалялся от своего, отчего дома. Тогда я не знал куда иду, но сейчас, сейчас мне стало все очевидно. Все на своих местах. Все так, как и должно было быть.
Сейчас, спустя много лет, я стою перед высоким узким зеркалом, в полумраке и тишине. Мое подтянутое тело стянуто хрупкой красной оболочкой. Я дышу глубоко и размеренно, забывая далекие картины прошлого, которые каждый раз всплывают яркими образами посреди процедуры.
Моя ночная гостья расслабленно и устало повесила голову. Темные волосы совсем скрыли ее лицо. Неохотно двигаясь, я срезал предвисочную прядь волос и заботливо уложил ее в футляр. Прошелся тыльной стороной ладони по холодной щеке – фарфор, не иначе. Закрыл широко распахнутые оленьи глаза, с ужасом смотревшие в пустоту. Милое создание. Я отвязал ей руки, и остывшее тело, пустым мешком, упало на застеленный клеенкой пол.
Кажется, ее звали Елена. По своей традиции, я снял ее в одном из ночных клубов. Она уже хорошо подвыпила и без труда согласилась поехать в гостиницу. Любовницей она оказалась хорошей, особенно «сверху» исполняла женщина феерично. Пьяная и счастливая она поделилась со мной, что давно хотела попробовать все то, что делала сейчас. Но Лена еще не знала, что она здесь для того, чтобы я удовлетворил свои желания.
Снотворное, подмешанное в стакан красного сухого, отлично подействовало. Лена задремала по дороге в мое укрытие. И уже через полчаса я искусно распотрошил свой трофей, по всем законам жанра и засунул разделанную тушу в печь, избавляясь от улик.
Темная сторона ликовала.
Мы обуздали этот мир – я и моё неутолимое одиночество.
Поправив на прямом носу черные прямоугольные половинки очков, Вероника Станиславовна взглянула на себя в зеркало в приемной, поправила завитые огненно-рыжие волосы, слегка улыбнулась своему отражению и зашла в освещенный солнечным светом кабинет. За овальным столом уже собрался начальствующий состав предприятия: заместители генерального директора, начальники производства, главный бухгалтер и главный экономист. Присутствующие кивнули ей в знак приветствия, женщина сделала тоже самое.
Женщина села на свободное место начальника отдела кадров, рядом с упитанным и громкоговорящим директором по развитию.
Бодрой походкой в кабинет вошел мужчина. Средних лет, рыжие волосы, маленькие зеленые глаза. Это был генеральный директор, Валентин Петрович Скворцов. Оценив взглядом присутствующих, он опустился в массивное кожаное кресло, высокое – под стать его должности, и обратился к присутствующим:
– Доброе утро, коллеги!
Шорох ответного приветствия прокатился по залу для совещаний.
– Какие вопросы финансового плана закроем в этом месяце, Алексей Анатольевич? – обратился генеральный к худому и высокому главбуху.
Тот подобрался и затараторил с привычным для него сленгом:
