На самом деле, это приключение началось в феврале. Я тогда каталась по лесу одна. Как всегда, ленивые родственнички где-то отлеживали бока.
Накануне прошел снег. Не сильный, идти не мешал, но все хорошо припорошил. В лесу чисто, тихо, светло. Солнце сквозь дымку просвечивает, деревья поскрипывают, пичужки какие-то попискивают.
Я вышла часов в десять, шла неспешно, впереди никого и сзади тоже. Потом, где-то неподалеку от Чайной горки меня обогнал лыжник. Обычный мужичок в синем с красными полосками спортивном костюме. Седенький, усики веселые, глаза сияют. Обогнал, поздоровался. Я еще некоторое время наблюдала его синюю спину впереди, а потом он скрылся из глаз за поворотом.
Иду вперед, жизни радуюсь, фотографирую по пути красоты лесные. Не спешу, одним словом. До дуба дошла (знающие поймут, где это), смотрю, а мужичка того нет! Лыжня одна, ответвлений никаких по пути. По свежему снегу хорошо видно, если б тот лыжник в сторону свернул. Дуб раскидистый передо мной стоит. Лыжня под кривыми ветвями кончается, а в конце лыжни лис сидит. Сияющими глазами на меня смотрит, весёлыми усами шевелит. Я к телефону, чтобы запечатлеть чудо лесное, а лис в сторону только хвостом махнул на прощание.
Вчера продолжение истории.
Вот и март наступил. Снег подтаял, скользит. Погода ясная, морозно. Солнце так сияет, что глазам больно. На ветках льдинки переливаются, дрожат. Лыжи хорошо идут по свежему ледку.
Передо мной два лыжника бегут – женщина и мужчина. Женщину я быстро догнала и обошла, а мужчина вперед укатил, гнаться бесполезно, только синий с красными полосками спортивный костюм за кустами мелькнул. Ну, думаю, тот же самый лыжник-невидимка. Возле Чайной горки, и правда, давешний мужичок обратным ходом идет, мне навстречу скатывается, здоровается вежливо, смотрит весело. Я дальше пошла, опять с остановками, фотографиями. Дошла до полянки с пеньком. Там меня тот же мужичок опять догнал, обогнал и вперед укатил. Захотелось подсмотреть на какую он тайную тропку сворачивает, да так хитро, припустила за ним, чтобы из виду не потерять. Но где уж мне, за таким шустрым угнаться. Однако на сей раз никуда мужичок не подевался. Возле дуба его нашла. Вертится мой мужичок вокруг толстого ствола на лыжах, улыбается лукаво, усиками шевелит. Покрутился и убежал в обратный путь.
Тишина вокруг, сквозь эту тишину ворон в вышине голос подает. Я дуб обняла, постояла немножко. Глаза закрыла, а когда открыла, передо мной олень, словно из морозного инея сотканный. Огромный. Рога белые, копыта белые, паром дышит. Постоял-постоял и растаял, под солнечным лучом, словно призрак. От усталости или с мороза со мной в этом месте часто такие переглюки случаются. Бывает себя вижу словно сверху, как у дуба с закрытыми глазами стою.
Отдохнула и назад поехала, по пути снова тех же мужчину и женщину встретила. Мужичок в третий раз к дубу шел, теперь неспеша, позади женщины.
Еду по лесу, полянки считаю. Их четыре всего до Чайной горки: две маленькие, одна с пеньком и одна большая. Проехала маленькие полянки, проехала полянку с пеньком, большую полянку миновала. Спускаюсь с уклона, радуюсь, что до дома совсем чуть-чуть осталось. Уже впереди сосны и елки расступаются к большому разъезду перед Чайной горкой. Вдруг сзади крик – не то человек кричит, не то птица, не то собака. Палки по снегу скрипят, непонятно, что за звук. Почему-то мне показалось, что меня кто-то нагнал и лыжню просит. Я обернулась, а сзади никого. Плечами пожала, отвернулась, смотрю вперед, а передо мной другое место, другой лес, не тот, что вокруг Чайной горки. Елки, поворот, небольшой уклон, да не тот, с которого я только что ехала. Чуть погодя выбираюсь на поляну с пеньком. которую я уже десять минут как проехала. Как-то не по себе мне стало. Страшненько. Второй раз прошла мимо полянки с пеньком, мимо большой полянки, опять к Чайной горке подбираюсь и опять крик сзади. Ну, думаю, не буду оборачиваться. По третьему кругу ни за что не поеду. Орфей почему-то вспомнился, как он из царства мертвых Эвридику выводил и ему тоже нельзя было оборачиваться. Только про Орфея подумала, моя левая лыжа на веточку налетела, и словно меня кто за ногу схватил, дернул. Упала я, больно. Этих веток – весь лес. Я по ним катаюсь – не замечаю. А тут упала? Полежала, вскочила и как припущу. Честно, очень страшно было. Пока на поле не выбралась – не успокоилась. Лес таким мрачным и чужим показался. Тени кругом длинные, синие, от снега в глазах рябит. И людей, словно нарочно никого. Даже те, двое пропали – женщина и мужичок с усиками в синем с красными полосками лыжном костюме. То мимо меня по лесу круги наворачивал, а то вдруг исчез, словно и не было его.
Вот такая история. До сих пор не по себе как-то. Чудесный наш лес. Волшебный.
Лес под снежным покровом полон тайн. Только с первого взгляда кажется, что нет ничего особенного в медленном движении ветвей на ветру, в лучах солнца, проникающих сквозь кроны, в черных пятнах теней в ложбинках или в морозных переливах снежинок.
Разве не странно, когда в двадцатиградусный мороз вдруг по-весеннему весело начинают петь птицы? Разве не странно, когда в оттепель на полянках и в чаще – тишина, словно долгожданное тепло никому из лесных обитателей не интересно?
Когда бежишь вперед по лыжне, когда мелькают мимо стволы и сугробы – в сердце только радость бытия, веселье скорости. Ни тени, ни свет в это время не имеют значения. И голоса лесных обитателей не слышны за скрипом лыж и палок. Зато в минуты короткого отдыха лес становится ближе. Он больше никуда не убегает. Он манит, волнует, тревожит. На выпавшем снегу видны следы животных – вон лисица пробежала, заяц проскакал, мышки протопали дорожку или любопытные сороки оставили отпечаток крыльев, при взлете. И вдруг – что за странные тяжелые провалины между кустарника – словно воронки провинчены. До самого прелого листа прошлогоднего, до сухой сосновой хвои. Ни зверь, ни человек такого учудить не мог. Да и зачем бы?
Задумаешься, бывает, всякого себе напридумываешь, а потом в сказки складываешь.
Весенние капели разбудили лешего. Выбрался дядька из теплой землянки, потянулся. Зашумел лес, отозвался и радостно, и тревожно. Радостно от того, что хозяин проснулся, что будет теперь кому лесной народ охранять, отводить глаза всякому люду порченому, с нехорошими делами в чащу зеленую заглядывающему. Тревожно от того, что заспался леший, залежался, по делам своим соскучился. Баловать начнет, безобразничать. По-доброму, по-отечески, а все одно – боязно.
