Для октября солнце чересчур яркое. Пылающее всеми страстями Италии. Оно сопровождало меня на работу. Оранжевые ленты лучей рассекали сладковатый воздух, касались крыш, окон, деревьев, являя всему миру очередной день…
По крупным мощеным ступеням всем известного здания Ospedale di Santa Maria Nuova1 я поднялась в привычной спешке, надеясь без опоздания окунуться в привычный день работы медицинской сестры. В ординаторской меня любезно встретили коллеги, и после того, как я спешно выскочила из комнаты, конечно же принялись обсуждать. Я не придавала большого значения такому вынужденному соседству. Личная жизнь у меня была, как и бурное американское прошлое, и темный цвет кожи, никак не сочетающийся с итальянскими кругами образованных работающих людей середины XIX века. Пробегая многочисленные исторические галереи госпиталя, я привычным движением на ходу застегивала медицинский халат и спешила в женское отделение. Обход уже был начат, оставалось только надеяться, что доктор все еще продолжал свою бесконечную проповедь персоналу и не успел приступить к пациентам.
Выскочив в последнюю галерею, сплошь рассеченную тенями утреннего солнца, я уже издали увидела врачебную процессию, покидающую первую палату и направляющуюся в следующую. Это означало одно – я опоздала. И чтобы не отвлекать своим появлением и без того рассеянное внимание стареющего главного врача, я решила поступить не совсем правильно, но допустимо. Редкие опоздания сотрудников можно было оправдать изучением записей поступивших пациентов. И сейчас я была почти уверена, что кто-то обязательно должен был поступить. Интуиция? Нет. Я знала о печальных событиях этих дней в Лацио. Все знали. Слухи – самая быстрая вещь в мире, захватывающая всех и каждого. Я тихонько просочилась в ту самую палату, из которой вышла процессия, с надеждой, что именно здесь есть кто-либо из новоприбывших.
В комнате, рассчитанной на трое пациентов, находилась всего одна женщина. И она как раз была новенькой. С немым удивлением на лице я застряла в дверях. И дело было не в странном, внезапном отсутствии вчерашних пациентов и их вещей. Мой взгляд встретился с необыкновенной парой серых глаз, остро устремлённых прямо в мои мысли. Опомнившись, я быстро представилась, на что получила еле заметный наклон головы и саркастическое замечание пациентки.
– Не успели, – и она дальше опустила взгляд на книги и бумаги, разложенные на коленях.
Я не смутилась, моё очевидное поведение любого натолкнуло бы на похожие выводы.
– Да, вы правы, сеньора… – протянула я фразу, уже листая больничную карточку у ее кровати.
Пациенты, нашего отделения, были похожи один на другого диагнозами. Конечно, хирургия заурядностью не славится, но всё же. А тут… Это был тот самый, предвосхищенный моими мыслями случай! Я сразу забыла о необходимости светской беседы. Передо мной сидел участник практически вчерашних событий у Рима. Новости о такой неожиданной, но желанной многими, неудаче Джузеппе Гарибальди были главным предметом обсуждения во Флоренции, как и в любом другом городе страны. Не было равнодушных этим событиям, как и не было безучастных. Каждый стоял на своей стороне баррикад Risorgimento2, и считал это долгом. Но присутствие в историях самого Гарибальди… Это было уже безусловная легенда, которую передавали из уст в уста, иногда даже шепотом и в страхе. Моя легкая растерянность испарилась мгновенно.
– Вы поступили вечером, мадам? – деловито начала я и сказала «мадам» намеренно, потому как итальянкой эта женщина определенно не являлась. Отсутствие столь узнаваемого темперамента подсказывали и ее внешность, и манеры. Она произвела мгновенное впечатление глубокой серьезности, даже проницательности. Возможно, ее корни были французскими или немецкими, ограненными воспитанием в лучших аристократических традициях классических империй.
Она подняла на меня взгляд, очень прямой, буквально наэлектризованный эмоциями и одновременно четко разделяющий меня от нее и ее от меня.
– Да. Обход только что был. Ваш самый главный врач всё уже уточнил.
– Я пониманию, – продолжала я, не обращая внимания на ее намеки, – когда была последняя перевязка? Я буду лично наблюдать вас, не главврач, поэтому сразу приношу свои извинения, что отсутствовала среди комиссии утром. Я непозволительно опоздала на обход. – Смело отчеканила я.
Ее брови немного приподнялись, и дальше она точно и четко, хоть и односложно, отвечала на мои вопросы.
Согласно записям в карте, женщина поступила в госпиталь поздно вечером. Она являлась участником печальных событий начала октября близ Ментаны. Получила пулевые ранения, глубокие повреждения кистей, плеча и предплечья. Помимо этого имела и другие старые раны.
– Вы поступили в сознании? – уточняла я подробности, – в карте не указано.
– Да, – опять односложный ответ.
– Сейчас как вы себя чувствуете? – не сдавалась я.
– Лучше, чем в битве. Или в канаве, из которой меня вытащили, считая мертвой.
Это пока был самый ее длинный ответ и он буквально поверг меня в восторг. Делом всей своей жизни я всегда считала борьбу. В юности меня охватила и увлекла борьба за права темнокожих людей, особенно женщин, а теперь всё это расширилось до борьбы за каждую человеческую жизнь. И сейчас я обнаружила перед собой прекрасный экземпляр героического женского духа, разделившего не так давно судьбу немногих храбрецов на настоящем поле битвы за права народа и страны, к которым эта женщина определенно не принадлежала. И этот прекрасный образец духа нуждался в помощи в борьбе за жизнь и здоровье тела. В моей помощи! Я тихо ликовала. Но мою пациентку это, конечно же, не заботило, скорее даже раздражало. И мне предстояло отвоевать свой авторитет и завоевать доверие. Задача выглядела достойной моей природы.
– —
«Елизавета Павловна Борисова, родом из Российской Империи…» – так гласили записи в карте. «По собственному желанию в октябре 1867 присоединилась к ополчению Джузеппе Гарибальди и участвовала в сражении при Ментане».
Суховато для меня. Мое сознание требовало подробностей для свободного полета мыслей и фантазии. Я сделала пару перевязок этой интересной женщине, но разговора у нас тогда не получилось. Я видела холодное безразличие с ее стороны. Но ощущения мои говорили о том, что пациентка просто устала от пребывания в таком состоянии, пусть и в исторических, но безликих стенах больницы. Я была почти уверенна, что долго здесь эта дама не задержится.
Проводя очередной вечерний обход с медсестрой, я привычно заглядывала по палатам, уточняя наличие или отсутствие боли у пациентов и других пожеланий и просьб перед сном. Заглянув к мадам Борисовой, я спросила об этом. И получила обычный в эти дни отрицательный нетерпеливый жест рукой. Я поспешила закрыть дверь, полагая, что отвлекаю эту женщину, как обычно что-либо читающую или пишущую какие-то бесконечные письма. И конечно же я расстроилась.
