Глава 1
Маэстро сидел за обеденным столом, приговоренный к пятилетнему заключению. Согласно закону, эту новость он узнал через посыльного, который пришел к нему в дом с букетом гвозди́к. «Вашу шпагу» – сказал посыльный, заранее зная, что шпаги у приговоренного нет и не может быть. Маэстро вытащил из левого кармана фартука нож и отдал гвардейцу.
Никто не кинулся на его шею со слезами, не целовал целый час на прощание и даже не поставил в вазу букет – в доме не было никого. Теперь уже точно и навсегда. Маэстро собрал вещи в кожаный чемодан с тощими лямками и, накинув его на плечо, последовал за гвардейцем.
Домики, старые и смятые как сигары в промокшей картонке (которую чьи-то неосторожные пальчики уронили в лужу прошлой весной), судорожно ползли в обратном направлении от главного входа в основное здание суда. Гвардеец остановился у самых дверей и коротким «прошу!» пропустил маэстро вперед себя.
Дверь была заперта. Маэстро подергал резные ручки чугунной семидясятифунтовой двери и окончательно убедился в неприспособленности сторожей к физическим законам этого мира.
Гвардеец ничего не понял. Через секунду, бурча что-то неразборчивое себе в усы, он доставал огромные, с чемодан размером ключи, которые, звеня и бренча всеми своими конечностями, вскоре были основательно вставлены в дверное отверстие. Гвардеец накинулся на дверь, но она не поддалась. Подбежали трое надзирателей и разом налегли на дверные ручки. Дверь не шелохнулась. Маэстро стоял и с молчаливым изумлением смотрел на потных гвардейцев, бьющихся головами о стекло.
– Подождите! Здесь! – крикнул посыльный и, с гордым видом цепного пса, побежал в полосатую будку. Через треть секунды он вылетел оттуда, чуть не выбив дверь, и, хватаясь за голову, помчался к черному входу за директором тюрьмы.
Директор – пончикообразный господин во фраке – примчался к месту происшествия с такой скоростью, словно преступление совершилось именно здесь. Белый платочек, который он достал из своего нагрудного кармана очень шел к его ванильному красному лицу (и, заметим в скобках, директор им очень гордился).
– Секунду, – сказал директор и налег на дверь вместе с гвардейцами.
Все это время маэстро рассеянно стоял на нижней ступени лестницы, даже не замечая, что его чемодан сполз с плеча и уже норовит шлепнуться в мутную гладь весенней лужи.
«Зачем директор топчется в грязи и не может додуматься повернуть эти ненормальные ключи? Зачем они в конце концов не проведут меня черным ходом?»
Но Маэстро сейчас же отогнал от себя все эти странные и неприличные мысли. Он любил искать великую логику мира в котором жил, но был настолько глуп, что нигде ее не видел. Он до покраснения сейчас стыдился своих мыслей и – боже упаси! – никогда бы не решился их высказать.
«С такими не в тюрьму – в больницу прямиком» – подумал маэстро и мысленно дал себе крепкую пощечину.
***
Суд состоялся, согласно закону, ровно через сутки после ареста. Маэстро сидел в клетке и виновато смотрел на хищных присяжных, размахивающих крыльями в разные стороны. В зал потихоньку вплывали люди: в одиночку, парами, тройками, одна семья была с собакой. Где-то за их спинами раздавался писклявый голос посыльного: «Сюда! Прошу! С собакой вперед!..».
Когда пышная напудренная публика наконец уселась, на ее головы со всего гробового размаху наступила тишина. Она порхала по залу минуту, а потом вдруг оступилась и тут же была задавлена залпом аплодисментов.
Это вошла судья. Самый почитаемый человек в городе, лучшая пианистка и главная домохозяйка – слились сейчас в одно должностное лицо (потому что ни в одном из десяти томов тюремных правил не говорится, чтобы судье нельзя было вести хозяйство и сочинять музыку одновременно). За судьей чинно следовали десять советчиков, у каждого из которых была в руках книга.
«Ну почему наша судья настолько не знает законов?..» – вдруг пролетело в сознании маэстро и он, второй раз за день, похолодев от мысли о сумасшествии, сознательно не утерпел и стукнул себя по носу кулаком так, что на него вдруг в предвкушении покосился доктор, стоявший в стороне около дверного косяка.
Оглашение приговора не заставило себя ждать. Уже через десять минут судья, сладко растягивая слова, произнесла, что гражданин такой-то, такого-то года рождения, приговаривается к пяти годам лишения всякой возможной и невозможной свободы за убийство пекинеса (при этих словах собака, находившаяся в зале злобно взрычала в сторону маэстро) и прочее, и прочее.
– Обвиняемый, хотите воспользоваться правом последнего слова?
Что сказать? Это была неправда, маэстро никого не убивал, и он это знал, так же как знал наверное, что ему никто не поверит скажи он сейчас это. Но он сумасшедший, это факт. Значит может и убивал. Ну что сказать? Сказать как есть.
Маэстро аккуратно встал, разгладив складки на брюках и тут же почувствовал на своей груди прицел сотни глаз. Где-то на заднем ряду чьи-то резвые пальчики поправили выбившийся локон и загородили глаза, которые явно желали остаться неузнанными. Неподалеку пыхтели пышные усы посыльного, и кухонный нож, торчащий из его кармана смотрел с таким презрением и ухмылкой, что трудно было поверить, что когда-то он был дворецким на кухне маэстро.
Таким же ножом был взгляд судьи, хотя, если подумать, им она режет еженедельно каждую мягкую субстанцию, такую как маэстро, так что по отношению к нему этот взгляд не был особенным.
Но маэстро по простоте души своей не выдержал этого лезвия, так что следующим словом произнесенным в зале суда было не то «воды», не то «доктора», а может и оба сразу.
Глава 2
За стеной надрывались чьи-то голоса, смешивались с кашлем и топотом, соединялись, и только потом бешено врывались в соседнюю камеру, где маэстро вот уже четыре дня считал мух. Наконец, он четвертый раз дошел до пятьдесят шестой и остановился. Целлофановый пакет был уже забит мохнатыми мумиями и нужно было достать новых пакетов и новых мух. К счастью, с этим в тюрьме проблем не возникало, и маэстро вскоре получил новую партию свежих насекомых, реактивно внедрившихся в его законное пространство через окно.
Когда число пойманных мух чуть превысило девяносто, стена, соединявшая его с соседней камерой уже начала рассыпаться от топота и голосов, но маэстро решил, что так даже лучше: больше камера – больше мух на квадратный метр.
На дворе было то прекрасное время, когда день еще не вечер, а вечер уже почти ночь. Ужин подавали как раз в этот период, поэтому маэстро назвал его самым чудным периодом за весь день.
«Прошу!» – заявил посыльный и оставил изысканное тюремное блюдо наедине с заключенным. Сегодня были макароны. Маэстро был безумно рад своему внезапному счастью и тут же почувствовал, что к нему снова возвращается прежний вкус его приторной жизни. Хотя, конечно, он в полной мере осознавал, что с его аллергией на пшеницу, мучное сделает из него мученика. Но он был рад, что не было альтернативы, ведь такая возможность полакомиться тем, к чему на свободе ни разу бы не притронулся.
