Глава I,
в которой возвращается магия
О господине Эшлинге никто не говорил дурного – как, впрочем, и доброго. Живи он в столице – пожалуй, прослыл бы чудаком; но господин Эшлинг, на своё счастье, жил в шести днях пути оттуда, в родовом поместье «Тёмные Тисы» близ городка Грумблон, и по меркам тамошних обывателей, его состояние было достаточным, чтобы он считался не чудаком, а лишь слегка эксцентричным.
Хотя едва ли господин Эшлинг когда-либо задумывался о такой банальности, как счастье. Да и где жить, ему по большому счёту было всё равно: где угодно, лишь бы он был хозяином дома и имел возможность беспрепятственно заниматься магией.
* * *
Ещё каких-то полвека назад магия считалась «бабушкиными сказками», наивными нелепицами, годными лишь для увеселения – или устрашения – детворы, и заводить о ней разговор в приличном обществе было не принято даже после пары бокалов горячительного, употреблённых в компании единомышленников.
Но одним промозглым октябрьским вечером члены мужского клуба «Абельвиро» позволили себе чуть больше спиртного и чуть меньше сдержанности, чем обычно.
Кто из них первым дерзнул упомянуть магию? Кажется, смешливый Джонатан Уилкомби – да, наверняка это был он, уж ему-то было не занимать сообразительности и смелости. Так вот, молодой господин Уилкомби, заскучав от пошедших на третий круг жалоб, вызванных урезанием содержания и прочими попытками достопочтенных родственников приструнить своих сыновей, внуков и племянников, вдруг заговорщически подмигнул господину в соседнем кресле, своему давнему приятелю Терренсу Дирфуссу, и спросил, как бы между прочим и приватно, но в то же время с расчётом быть услышанным всеми:
– Кстати, видел тебя давеча у шатра Безумной Нэн. Неужто ты всё же решился потратить монету-другую на её предсказания или побрякушки?
Господин Дирфусс уподобился факелу – вспыхнул всем веснушчатым лицом, до корней ярко-рыжих волос:
– Н-нет! Ты, должно быть, меня с кем-то спутал, я не верю в эти бредни!..
Размеренный гул бесед, изредка прерываемый восклицаниями, фырканьем или смешками, утих настолько, что стали явственно слышны треск поленьев в камине и строгое тиканье напольных часов, отсчитывавших время заседаний клуба с самого его основания.
Господин Уилкомби, убедившись, что очутился в центре внимания, принял торжественный вид магистра, выступавшего перед непосвящёнными. Однако напускная серьёзность была неспособна скрыть озорные искры предвкушения, плясавшие в его глазах:
– А я вот, кажется, готов поверить. Во всяком случае… – его рука нырнула за пазуху и выудила потрёпанную книжицу размером едва ли с четверть писчего листа, – …кое-какие фокусы из этого «дневника чародея», давеча приобретённого мною у Нэн, взаправду работают.
Безумная Нэн, или, как она называла сама себя, Всезрящая Госпожа Нэниэлль, появилась в столичном Денлене на исходе лета: раскинула шатёр, почти целиком состоявший из дыр и заплат, прямо на рыночной площади, заняв место торговца глиняными горшками. Торговец предпринял попытку отвоевать свой клочок земли, но Нэн… Если держаться приличий и не вдаваться в подробности, можно сказать так: Нэн устроила такое, что торговец горшками предпочёл как можно скорее убраться подобру-поздорову, перевязав кровоточащие царапины и бормоча себе под нос что-то про полоумную ведьму.
Торговец горшками ошибся: ведьмой Нэн не была. Пусть и отчаянно желала быть. Для неё обветшавшие предания, наставительные присказки, никем не воспринимаемые всерьёз «бабушкины сказки» были весомее, чем королевский указ, реальнее, чем отражение в мутном осколке зеркала, любимее, чем отец и мать – которых она, впрочем, не помнила.
Не помнила Нэн и саму себя – или не хотела признаваться в своём истинном происхождении: все попытки кухарок-покупательниц, задиристых бродяжек и даже городских стражников разузнать, кто она, наталкивались на один и тот же ответ: «Всезрящая Госпожа Нэниэлль, последняя ученица детей леса, наследница священных тайн чародейства».
– Гадалка, штоль? – смекнула торговка резными ложками, которая была родом из тех мест, где старики ещё почти не шутя рассказывали внукам и правнукам про подменышей, про сон-цветы, про танцы невидимок…
– Лучшая из лучших, – царственно кивнула Нэн и одарила торговку беззубой улыбкой.
Однако единственным, что Нэн удавалось правильно нагадать, оставалась дурная погода (и потому Нэн для верности сулила ненастье всем немногочисленным посетителям, встречая их пасмурным пророчеством вместо приветствия); а единственным чудом, которое можно было бы ей приписать, оказалось хорошее настроение начальника стражи, уберёгшее Нэн от незавидной участи и позволившее остаться на рыночной площади – диковинкой и посмешищем одновременно.
Любая диковинка притягивает внимание – благосклонное или не очень. Любое отступление от заведённого порядка будоражит любопытство. Особенно подвержены любопытству люди, ещё не вошедшие в зрелые лета и имеющие в своём распоряжении излишек свободного времени. Иными словами, слухи о Нэн дошли и до членов клуба «Абельвиро» – респектабельных настолько, что никто из них не позволял себе упоминать имя Нэн вслух, и любопытных настолько, что некоторые из них решились увидеть знаменитую Безумную Нэн собственными глазами. В числе решившихся оказались господин Уилкомби и господин Дирфусс – с каким бы жаром последний ни отрицал интерес к «этим бредням».
Увы, «бредни» были самым подходящим описанием для речей Нэн: разум давно покинул её – а магии в ней и вовсе отродясь не бывало. Однако помрачение не помешало – а может, даже помогло – где-то раздобыть её сокровища. Отрадой и гордостью Нэн были засаленные гадальные карты, талисманы (потрескавшиеся кристаллы, ранее бывшие подвесками люстр или чем-то в том же духе), шкуры магических тварей (при ближайшем рассмотрении оказавшиеся обычной змеиной кожей, пучком сорочьих перьев и неправильно снятой – скорее, неумело ободранной – шкуркой крысы, уже очевидно, подгнившей), сакральные манускрипты…
Собственно, манускрипт – или хоть что-то отдалённо похожее на таковой – был один, та самая потрёпанная книжица, которую с гордостью продемонстрировал товарищам господин Уилкомби. Вторым «манускриптом» был сложенный вдвое писчий лист, на котором прыгали, извивались и врезались друг в друга абсолютно бессмысленные строчки – возможно, написанные самой Нэн, если только она была обучена грамоте, в чём при виде неё усомнился бы любой здравомыслящий человек.
Выпуклые глаза Безумной Нэн силились разглядеть грядущее, но не могли разглядеть даже настоящее. И всё же кое в чём она проявила больше зоркости, нежели многие до неё: один из её товаров взаправду хранил на себе отпечаток магии – запретной, забытой, покинувшей людей много поколений назад.
