Ну, подумаешь, молния.
Ну, подумаешь, гром.
Ну, чего это нам их бояться?
Но не зря, нет, не зря язычники почти всех верований и культов самым главным в своих пантеонах богов почитали бога-громовержца! В близких раскатах грома им слышался грозный глас божий, а в разящих стрелах молний – божий гнев.
Ни одна другая стихия не действует так избирательно: громовой глас небесный персонально к каждому обращён, кто его слышит, а огненный стрелы громовержца, в лучшем случае, лишь предостерегают, а в худшем – убивают нераскаявшегося грешника.
Можно сколь угодно глубоко понимать физическую природу этой могущественной стихии, но что значит это понимание для тех, кто оказался её беспомощной и затравленной жертвой? Не подобно ли это тому, как знание биохимических процессов пищеварения не спасает гибнущего в пасти крокодила?
Иногда обстоятельства складываются столь беспощадно, что формула «бытие определяет сознание» обретает силу приговора.
Удары молний били плотными очередями. Громовые разрывы вторили всполохам молний, подтверждая их правоту.
Сомневаетесь в праведности гнева того, кто швыряет в вас молнии?!
Получите громовое пояснение!!
Устрашитесь перед могуществом этой безмерной власти!!!
Это было чёрной южной ночью.
Дождевые потоки с яростным рёвом обрушивались на скованную ужасом землю. Порывы злобного ветра добавляли дождю хлёсткости и азарта.
И правила всей этой вакханалией взбесившаяся гроза.
Я убегал от дождя и порывов ветра в надежде найти укрытие. Ослеплённый на время вспышкой молнии, я на большой скорости врезался лбом во что-то твёрдое. О том, что это было, мне стало понятно, когда, отлетев от той тверди, я распластался на земле, плюхнувшись спиной в большую лужу.
В пляшущих всполохах молний я с ужасом разглядел, что преградой, в которую я врезался своим лбом, был деревянный идол, окрашенный в цвет свежей крови.
«Вот он, языческий бог ужасной стихии грозы!»
Молнии сверкали одна за другой то с одной, то с другой стороны, высвечивая идола в разных ракурсах и создавая эффект движения его сердито сдвинутых бровей, впалых щёк и мясистых, зверски растянутых губ, обнажающих ужасные зубы и чёрный провал рта.
«Идол требует жертвы!!»
Дождь и гроза кончились внезапно, но начавшиеся с ними ужасы не исчезли, а получили ещё более жёсткое продолжение: истукан начал говорить, и слова его порождали отвратительных сущностей.
Вначале из оживающей ночной тьмы появились горбатые карлики с факелами. Они, кривляясь и гримасничая, двинулись вокруг истукана медленным хороводом, имеющим какой-то жутковатый и постыдный магический смысл. Их факелы отбрасывали колеблющиеся багровые блики на зловещую личину истукана, вызывая в ней мимическую активность.
Истукан говорил. Слова его, произносимые скрипучим деревянным голосом, звучали отчётливо, как команды. Но язык, на котором говорил истукан, не имел никакого сходства с известными моему слуху языками, и я с ужасом осознал, что это был язык из иного мира, из которого к нам проникает хаос, выползают зло, предательство и трусость.
Каждое новое слово истукана вырывало из тьмы в неверный свет факелов то ужасных зверей-мутантов с уродливыми человеческими лицами, то могучих людей мужского и женского пола со звериными головами, источающими угрозу всему сущему. Они составили хоровод вокруг горбатых карликов и двинулись в противоположном с ними направлении.
От их отвратительного движения у меня закружилась голова и меня стошнило.
– Ну вот, все признаки сотрясения головного мозга, – услышал я живую человеческую речь.
– Не удивительно: такой шишмарь на лбу, как только череп не раскололся.
– Он что, бодался с этим платаном?
Глава 3. …Сколько их, этих «если бы»!
Группа туристов из города Ростова-на-Дону набрела на меня случайно.
Если бы не гроза, задержавшая их на маршруте следования, они бы несколькими часами ранее миновали то место, где я, пребывая в бесчувственном состоянии, страдал от бредовых ужасов.
Но, с другой стороны, если бы не гроза, я бы не был ослеплён вспышкой молнии и не врезался бы с разбега головой в толстый ствол старого платана.
…Сколько их, этих «если бы»!
Я до сих пор содрогаюсь от ужаса и омерзения, вспоминая свой тот самый злосчастный околоплатановый бред.
За завесой обычной реальности
…я вдруг обнаружил за каждой вещью, за каждым предметом обстановки безмерную, невидимую реальность. Прореха в завесе обычной реальности, за которой скрывалась тайна… и зов.
Жан-Кристоф Гранже
«Присягнувшие тьме»
Третью ночь подряд мне снились диковинные кошмары. В них были фигуранты из мифов, легенд, сказок и страшилок, в них вползало чёрное колдовство, творящее запредельное зло. Эти сны расшатывали мои и без того полуразрушенные нервы, вносили в моё распадающееся под их прессингом сознание путаницу между ними и явью.
Проснувшись от непереносимого ужаса очередного кошмара среди ночи, я вдруг понял: мне нужно бежать, куда глаза глядят, потому что здесь, в замкнутом пространстве моей квартиры, реальность моих снов окончательно вытеснит последние обломки той яви, где я спасаюсь от сумасшествия.
«А что за погода, что за время года за порогом моего дома? Невыносимая летняя жара или лютая зимняя стужа?»
Решив одеться во всё летнее, но прихватить с собой, на всякий случай, и зимнюю одежду, я, шатаясь от пережитого в кошмаре ужаса, схватился за дверцу платяного шкафа. За ним – недолгие сборы и бегство на вольный воздух, к спасению от гибели в лаве убивающих меня сновидений.
*
Лихорадочно распахнув дверцу платяного шкафа, я потянулся к модной спортивной двойке «безрукавка – шорты», но мощный вихрь подхватил меня, закружил и понёс то ли в далёкую высь, то ли в глубокую бездну. Меня крутило по всем трём осям, о которых поведал миру гений математики Эйлер. От страха я машинально прикрыл глаза, пространственно-временные координаты моего перемещения смешались для меня в комок страха и ужасных предчувствий.
Я так устроен, что всё плохое, о чём я только подумаю, тут же начинает сбываться. Я понял, что в этот раз мои кошмары перехитрили меня и швыряют меня туда, откуда мне от них не убежать.
Место, где я оказался, было продолжением моих снов.
*
Я медленно приходил в себя, «приземлившись» глухой ночью в лесу, наполненному страшным колдовством. В свете огромной луны, раздутой до десятикратных размеров, ко мне, громко топая лапами, подошёл серебряный ёжик, понюхал меня и брезгливо фыркнул:
– Фу! Человечиной пахнет! Какая гадость!
– Ух! Этого здесь только не хватало! – заухал филин, сердито уставившись на меня жёлтыми фарами глаз.
