Я бы тоже не поверил всему тому, что сейчас расскажу, если бы не знал её, не работал под суперчутким руководством этой женщины-самородка, не общался с ней долгие годы. Чему-то был свидетелем. В чём-то даже участвовал. Ефросинья Ильинична и сейчас из президиума планёрки на одном из облаков вечной страны-постродины всех людей грозит мне пальчиком:
– Юра, не наври с три короба!
– Да как можно, я ж ваш ученик, Ефросинья Ильинична! Обязуюсь – правду, одну только правду.
На облаке, где она проводит потустороннюю планёрку, молниевыми клочками-всполохами проявляются картины её бурной жизни здесь, на временной родине всех людей, где мы с вами подзадержались.
Вглядываюсь. Вижу.
Одно название, что майское, а уже африканобеспощадное южное солнце вытопило весь жир из лысины первого секретаря райкома. Вялыми огурцами загнулись все начальники слева и справа от него. Венками и букетами прикрывает головы и лица публика. Барабанами, трубами и прочими инструментами – духовой оркестр. Ретируется в обморок кто-то из белорубашечных пионеров. Учителя относят его в тень гранитного постамента, на котором целится раскалённым стволом в пекло бездушного солнечного круга танк. Фронтовой тридцатьчетвёрке только дай команду «Огонь!», и она вдребезги разнесёт горящую звезду, у которой так близко нас поселили во вселенной. Но тогда будет хуже! Ведь осколки куда посыплются? Правильно, нам на головы.
Первый в очередной раз нервно поднимает левую руку и тоскливо смотрит на часы. Ну, всё! Дальше тянуть некуда. Надо начинать митинг, открывать памятник. А редакторшу эту – на бюро, строгача ей! Шалабан по голове микрофону – от души. Тот застонал от боли фонящими динамиками на всю площадь.
– Товарищи! – хрипит первый в микрофон, когда динамики успокоились.
Следующие слова заготовленной речи тонут в столбе пыли, поднятой со скрежетом тормозов подскочившей к площади чёрной «Волгой». Из машины вылетает женщина в кирзовых сапогах, юбке защитного цвета, гимнастёрке с медалями, в краснозвёздной пилотке на гнезде-гульке. В руках – охапка гвоздик. Падает под красную ленточку к подножью памятника, раскинув руки в объятии. Стену ошеломлённой тишины рушит рыдание в голос:
– Да никогда ж я тебя, Ми-и-и-ша, родной, не забу-у-уду!
Первый волком глядит на заворга, торчащего часовым с ножницами вместо оружия у красной ленточки. Ножницы звякают о плитку под ногами, часовой подхватывает под руки рыдалицу, пытается поднять. Ефросинья Ильинична нехотя поднимается и сквозь слёзы объясняет заворгу:
– Здесь… мой Миша… танкист…муж… похоронен в братской могиле.
– Ефросинья Ильинична! – зловещим шёпотом кричит в ухо редактору районной газеты бывший уверенный в себе часовой с ножницами, а теперь безоружный растерянный орговик. – Здесь никто не похоронен. Тут символ: танк на постаменте, танковая часть освобождала наш город.
А кто вообще рыдал?! Никто. И слёз как не бывало.
– Дадим репортаж на первой полосе, – твёрдо отвечает заворгу Ефросинья Ильинична.
Ей дали слово последней. Пламенной, проникновенной речи редактора аплодировали особенно громко, сочувственно. И репортаж в районке потом действительно вышел на первой странице, на всю полосу. На большой фотографии лысый первый и ветеран в форме офицера танковых войск перерезали красную (снимок чёрно-белый, но всем же ясно, что красную, да и в текстовке под фото написано) ленточку большими белыми ножницами. Сверху на них с облегчением глядела сияющими фарами тридцатьчетвёрка: «Ну, наконец-то…».
С облака:
– Юра, ты хоть объясни людям: не всё же время я ходила в гимнастёрке…
– Да, да, конечно, Ефросинья Ильинична
.
На зенитке, как на карусели. Вот она, рядом, «Ромашка». Ещё вчера Фрося после выпускного кружилась на ней с одноклассниками, и бездонное небо-синька вращалось вместе с ними. А потом оно вдруг упало и разбилось о горящую Землю: война! Сейчас Фросины косички цвета золота высшей пробы кружатся вместе со стволами зенитного орудия, установленного в горпарке под пожилой липой, помнящей такого же рыжика – Фросину бабушку-гимназистку. Стая мессеров. Встревоженная первыми Фросиными выстрелами стая ворон взлетает с притихших даже на ветру деревьев, поднимается вороненой тучей над парком. Валится зигзагами за городом первый смертельно раненный самолёт, оставляя на лазури неба свою безнадёжную чёрную кардиограмму. Чёрным снегом разлетаются над парком перья несчастных птиц, попавших на трассы пальбы зенитки.
Командующий фронтом, прибывший в расположение полка, расквартированного в городке, только уселся на скамью из неструганных досок за таким же импровизированном столом отведать солдатской каши. И пролёт над городом мессеров генералу нипочём – наши зенитчики плотным огнём отгоняют стервятников.
