– Мама, а если бы я мог выполнить одно твое желание, что бы ты загадала?
– Чтобы ты всегда был предельно честен. И с другими, и, главное, с самим собой.
– Знаешь что? – подумав. – Давай лучше три желания, но других…
Почему люди хотят детей?
Ну, тут вам много стандартных ответов набросают.
Ради продолжения рода, а то перед прапра… будет стыдно, если их линия прервется, да и перед миром неудобно: надо же как-то нашими роскошными генами делиться.
Или чтобы было кому стакан воды на старости – и полагаю, не одноразово – подать.
Ну и прочее всякое такое.
В общем, из чистого эгоизма, конечно.
И я не стесняюсь в этом признаться.
Правда, мой эгоизм еще покруче будет.
Я думала даже не о своем подарке прапра…, уже заждавшимся на небесах – мол, когда уже.
И не о щедром дележе с человечеством.
А о своем проломе, противненьком таком – с колкими краями, в привычке думать о себе как о супер-пупер-профи.
Вот как-то так.
А все потому, что мне всегда и все давалось с первого раза.
А иногда даже и с нулевого, когда еще и желание-то сформулировать не успеешь, а Кто-то Там (как вы видите, я на всякий случай пишу эти слова с большой буквы) уже подслушал и, так и вырвав запрос без парочки последних слогов, заворачивает посылочку и бросает тебе прямо в руки.
Вот, например, на протяжении всех восьми лет учебы в университете и аспирантуре я всегда доставала именно те билеты, которые хотела. И не потому, что остальных не знала – я всегда знала все! – а потому что именно на содержащиеся в них вопросы было интересно отвечать.
А мой лучший, с тех пор и до сегодняшнего дня, друг, придумавший для меня особое название – «феинька», говорил мне:
– Феинька, ведь ты все можешь! Сделай так, чтобы я вытащил то-то и то-то.
И я говорила:
– Иди и вытаскивай!
И он шел, и у него и правда все получалось.
К нашему обоюдному, надо сказать, изумлению.
И общеизвестное прозвище у меня было, кочующее со мной из одного учебного заведения в другое, из инстанции в инстанцию, как то самое переходящее красное знамя, – Королева. И дипломы у меня все красные.
А тут, понимаете ли, такая нестыковка – детей нет и нет. И приговор из карточки в папочку, из клиники в клинику – «бесплодие».
И невозможность смириться, что вот тут-то и не с первого раза, что двери захлопнуты наглухо, что ты не отличница и не активистка, а вообще даже и не в хвосте, и не как все.
Что ж, как у всех в результате и не получилось.
Потому что грезила я об одном ребенке, но на УЗИ (после семи лет бездетности и наконец-то предложенной гормональной терапии, зато уж – ура-ура! – все-таки с первого раза) мне и сказали то самое:
«Похоже, их тут четыре!»
И, сползая с гинекологического кресла, я одновременно пересекла черту между прошлым и будущим.
Передо мной зиял разлом между разными кусками реальности, соединить которые уже не могли никакие мосты.
И я зажмурилась и приготовилась прыгать.
* * *
Хотя нет, мост все-таки был.
И врач тут же потащил меня обратно, предложив то, что называется редукцией.
Термин этот, конечно, изначально не медицинский. Более того, в Википедии, например, вы вообще его не найдете в этом смысле. Зато найдете во множестве других. Публикую выборочно:
Редукция в логике и математике – логико-методологический прием сведения сложного к простому.
Редукция в химии – восстановление из оксида, раскисление, процесс, противоположный окислению.
Редукция в биологии – развитие, ведущее к упрощению строения организма.
Редукция в технике – сокращение, уменьшение силы движения, напряжения.
Редукция в механике – понижение или повышение числа оборотов механизма с целью привести обороты к требуемым; коробка передач автомобиля.
Редукция в гидродинамике – понижение и стабилизация давления жидкости.
Редукция – ослабление звучания гласных в безударном положении.
Синтаксическая редукция – выпадение из логически развернутых конструкций избыточных словесных компонентов и синтаксическое объединение оставшихся при полном сохранении семантико-синтаксического значения исходных структур.
Редукция предков в генеалогии – уменьшение количества предков по причине вступления в брак между собой дальних родственников.
Ну и так далее и тому подобное. И, в общем, вы поняли.
Мне предложили уничтожить часть эмбрионов, разыграв их шансы пятьдесят на пятьдесят.
Сегодня, когда я смотрю на свою пятерню и думаю о том, что тогда могла принять неверное решение, мне становится страшно.
Я спрашиваю себя: кого, кого из них сейчас могло бы не быть?
Вот этого, со смешными ушами, торчащими из головы под углом 45 градусов?
Вот этой, которая никогда в жизни не плакала и даже из колыбели только смотрела внимательными и строгими глазами?
Вот этого, который может с ходу сыграть на гитаре любую мелодию, даже если услышал ее в первый раз в жизни?
Вот эту, которая самозабвенно строит многоэтажный торт на радость остальным?
Вот этого, который всегда знает, как правильно?
Впрочем, я ведь уже тогда это понимала.
Еще не зная, что, сидя в израильском кинотеатре, где в каждом ряду по 13–15 мест, мы будем занимать полряда.
Еще не зная, каково это, когда на тебя наваливаются пятеро малышей.
Еще не зная про все прелести обнаружения в неожиданных местах сотен обкусанных конфет и продырявленных пальцами фруктов.
Я понимала, что не смогу жить с мыслью, что их могло быть больше, чем двое. И что несуществующий остаток я уничтожила сама, согласившись на инъекцию.
А делается она, кстати, так.
Под контролем ультразвука с помощью тонкой иглы через брюшную стенку матери в грудную клетку эмбриона вводится яд.
Эмбрион при этом должен быть молодым – желательно не старше 8–9 акушерских недель беременности, максимум – до 13.
Это для того, чтобы, погибнув, растворился без следа и (не обладая излишней массой) не отравил соседей по матке.
При этом игла выбирает (под чутким руководством врача, конечно) того, кто «покрупнее». Если, конечно, слово «покрупнее» уместно в случае разницы в пару десятых грамма.
Но кто эти те, кто «помельче»?
Симпатяги, трудяги, ленивцы, гении, нобелевские лауреаты, просто хорошие парни? Или девчонки?
Нет, это совершенно невозможно.
А если нет, если ничего такого не делать, то тогда что – возможно?
А если все погибнут из-за моего слюнтяйства, маскирующегося под рефлексию?
И ведь говорил же Екклесиаст Достоевскому: «От многих знаний многие печали»!
