Леонид Попов - Манящий рассвет

Сейчас мне 66 лет. Оглядываясь назад, могу сказать: я счастлив детством, семьёй, работой и множеством своих увлечений. Захотелось поделиться воспоминаниями о своем детстве и самому мысленно вернуться в те времена. В полинявшей от времени картине минувшего трудно сохранить точную хронологию. Это не биография. Всплывают только яркие впечатления, и их я использую как отправные точки.

К моменту моего рождения семья жила в городе Вольске Саратовской области на съемной квартире по улице Льва Толстого. Кроме родителей, меня опекала бабушка, мать отца. Так получилось, что вскармливали меня искусственным молоком. Недостаток витаминов тут же сказался на состоянии здоровья. Ходить начал на кривых ножках. Три года меня лечили рыбьим жиром. Отсюда и первое обрывочное воспоминание: я, содрогаясь, пью вонючую гадость, а бабушка следом сует ложку густого сока шиповника с сахаром.

Папа, как профессиональный фотограф, часто наводил на меня камеру, а я, как ни странно, умело и с юмором подыгрывал ему: например, маршировал голый на кровати, завернувшись в мамин меховой воротник. Когда уверенно начал ходить, мы с папой маршировали по комнатам с флагом и пели: «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет…» – я ликовал! С бабушкой были, конечно, другие песенки. Аккордеон здорово меня веселил, особенно когда папа играл ритмические песенки, «Собачий вальс». Мама, как преподаватель, проводила вечера за работой, я прилипал к ней. И вот сдвинута со стола работа – и мы уже с увлечением вырезаем и клеим бумажный домик. Вот ставим в него короткую зажженную свечку. Запомнилась высокая настольная лампа с зеленым абажуром. Она гаснет – и из окошка нашего домика струится мерцающий свет.

В эти же времена я получил первый сильный испуг. Время спать, вдруг слышу, уже в полусне, нарастающий лязг и грохот. Неожиданно папа выхватывает меня из кроватки и прижимает носом к оконному стеклу: «Смотри, трактор!» В кромешной тьме возникло два ослепительных глаза и позади черная громада. Принял его за страшного зверя. Позже папа выдумал еще одного лютого зверя – «Фьеку». Часто мой каприз заканчивался при одном только упоминании о ней.

Вот новое сильнейшее впечатление: мы съезжаем с чужой квартиры в собственный купленный дом! Радостное настроение передалось и мне. Меня несут в соломенной кошелке родители. Ярко светит солнце, и я с торжеством взираю на мир. Конечно, у дома нас встречает бабушка. Тычусь головой в ее фартук, ласкаюсь. Меня ведут показывать дом. После квартиры дом, в моем понятии, просто огромен. Особенно поразил балкон. К нему совсем близко подступал дремучий лес. Только позже выяснилось, что это и не лес вовсе, а расчудесная дубовая Львова роща. Прожили мы в этом доме недолго, но сколько воспоминаний!

Стоит описать бегло дом: шатровый, под красной железной крышей. Смотрел он на Комсомольскую улицу, перед окнами был разбит большой палисадник. Стоял дом высоко и, кроме обычного этажа, имелась полуподвальная комната. Тут временно поселилась бабушка. Под потолком широкое окно, ниже стоял стол с самоваром. В углу чернела печка – голландка. У стены стояла высокая плетеная корзина, похожая на сундук. Скоро я проверил ее содержимое. Позже папа рассказывал, что это знаменитая корзина. С ней он вместе с бабушкой объехал половину России. Как фотограф, он кочевал по городам и курортам. Кроме множества книг и интереснейших незнакомых вещей, тут всегда можно было найти кулёчек с леденцами. Крутая лестница с резными перилами вела в две верхние комнаты и кухню-столовую. Отсюда был выход на балкон. Как много хороших вечеров мы провели за ужинами на этом балконе…

Темнеет. Вокруг керосиновой лампы хоровод бабочек, тюрлюкают сверчки, в роще распевают соловьи. Ни один летний вечер не обходится без нежного запаха цветов метеоллы. Бабушка всегда возделывала грядку этих прелестных цветов. Папа, отличный рассказчик, не умолкал. Иногда, под настроение, брал в руки свой черный аккордеон. Пел и играл: «Полонез Огинского», «Амурские волны», «Прощание Славянки», «Огонек», «С берез неслышен, невесом», «Севастопольский вальс», «На сопках Манчжурии” и много других вещей…

Мама Вера Владимировна Попова Папа Юрий Иванович Попов

Между домом и рощей был пустырь с камнями, заросший лопухами. Стараниями папы он постепенно превратился в цветущий, богатый плодами сад. Какой-то древний старичок руководил посадкой деревьев, а сосед помог вырыть и забетонировать бассейн. В эту емкость ночами папа возил на тележке воду (колонка была за квартал).

Первым начал плодоносить виноград «Мадлен». С ним связан смешной случай: приходила к нам в гости старушка Анна Федоровна. Она приводила с собой внучку Жанну, двенадцати лет: некрасивая, худая, она походила на мальчишку-сорванца. Бабушка звала ее «Бес в юбке». Ни секунды покоя: то скачет по комнатам на стуле, то ходит на руках, на голове стоит. Только что кувыркалась – уже шарит по ящикам. Обтерла все заборы, с балкона прыгала, рвала одежду. Закончилось все неожиданно. Как-то, забывшись, сделала стойку на руках – и из трусов посыпался ворованный виноград.

Но я отвлекся… Жить мне предстояло в этом доме около пяти лет. Первым моим полигоном для игр был большой палисадник. Высокие цветущие мальвы скрывали меня с головой. Неимоверно хотелось построить домик, но получился всего лишь шалаш из дощечек, обломков шифера, обрывков клеенки – зато в него можно было забираться. Натащил из дома всякой всячины. Шалаш понравился соседскому мальчишке, Валерке. Так появился первый товарищ. Он манил осваивать улицу, но бабушка сразу положила этому конец. Дело было к осени, пошли дожди. И тут очередное событие: появилась в доме огромная собака. Папа нам его представил: овчарка по имени «Буян». Мама и бабушка жались к дому, проходя мимо громоподобно лающего пса. Но время шло, бабушке пришлось кормить собаку, и он был ласков с ней. Я наблюдал за их общением с крыльца. Вдруг слышу, зовут и меня подойти к собаке. С опаской запустил ручонки в густую шерсть. А Буян – бац! – и лизнул в нос. «Ну, вы теперь подружились», – уверенно говорит бабушка. Мы с Буяном, действительно, стали большими друзьями. Я лазил к нему в будку, трепал его хвостище, игры были с ним и зимой, и летом. Он все терпел и причесывал мои волосы языком. Но совсем другим он бывал, когда у калитки оказывался чужой. Шерсть вставала на загривке, рыл когтями землю, угрожающе лаял, натягивал цепь до предела. Замечательно, что к прохожим на улице он был безразличен. Гонял кошек безрезультатно, а вот с курами были неприятности: догонит, подбросит и жамкнет. Готово! Хохлатка уже неживая.