Попутчиков Марк разглядывал украдкой, дикий пейзаж за окнами метровагона старался не замечать. Безразличие – лучшая маска для того, кто играет в кошки-мышки с Элмэром. «Да не помянут буду я в твоих молитвах, Элмэр! Марк нырнул во мрак, заклеив морду покерфейсом».
Люди-куклы сидели, стояли прислонясь, висели на поручнях, как летучие мыши, и – почему они похожи на манекенов? – смотрели сквозь. Не было им никакого дела до того, что снаружи, за стеклянными стенами щерилась обломками редких гнилых зубов каменистая равнина, рассечённая грядой гор. Клочья дыма несло над крышей – оттуда, где за скалами полыхал закат. Сто вагонов в поезде, на закат летим, на сто миль разносится паровозный дым. Всё это когда-то было, поэтому казалось былью, а существа в стеклянной банке метровагона, того не замечая, точно и не были никогда. Быль – небыль… Какая разница, главное, чтобы верили. А во что они верят? Во что верю я? Боже, о чём я думаю?! О чём угодно можно, только не о… Стоп. Элмэр следит. У него чутьё, как у крысы. На человеческую мимику. Не у крысы, у кошки. Крысам незачем, а вот кошки разбираются в нас лучше, чем мы сами. Они к нам приспособились, а не мы к ним. Точно как Элмэр. Он в роли кошки, а мышь… О чём думают мыши?
«Как всё переменилось! – думал Марк – Не сто вагонов, даже не десять, всего-то один. Но какой! Метровижн, так это называется. Тут вижн и там вижн, всюдувижн. Интересно, связана ли Ратионис со всей этой видимостью? Полгода меня там мариновали, а кажется, прошло лет десять. Борода отросла бы до пояса, если не стричь. Марк надменно выдвинул подбородок, огладил аккуратную бородёнку. «Хороший жест, зафиксируй. Теперь на соседей слева глянуть можно, искоса. Как верблюд на погонщика. Верблюда видел? Его играй, у тебя получится. Упрямый тугодум, скотина жвачная».
Марк искоса взглянул на тех двоих, что слева. Ближний – полупальто из шерсти альпаки, брюки с безукоризненной стрелкой, галстук набок, – крючковатым пальцем растягивал жёсткий ворот рубашки, ворочая складчатой шеей; морщился при этом, как от изжоги. Серые мешочки под глазами, в которых собачья тоска; кудлатый, какой-то собаковидный, на собеседника не смотрел, ворчал: «Да-да, мне уже доложили. Опять рептилоиды, не иначе. Без них мы никак». Дальний – круглоголовый крепыш, с ног до головы во всём лыжном: штаны, куртка, – всё красное, даже вязаная шапочка, а поверх неё очки-хамелеоны – к уху собеседника приблизив губы, театрально шипел: «Не веришь? А у меня сегодня в ленте… А?.. Ну, что?! – при этом круглые глаза его ворочались точь-в-точь как у хамелеона, а щёки в яркости расцветки соперничали с одеждой, – Чего тебе ещё?! Ссыль, видео. Развалины…» – он снова перешёл на шёпот.
«Жаль, не разобрать, – подумал Марк, – Странно, что вообще слышно. В старом вагоне им пришлось бы орать, и всё равно…»
– Ну, и куда же тогда подевались трупы? – спросил Собаковидный, глядя в потолок.
– Чш-ш! – зашипел на него Хамелеон, и снова стал нашёптывать в ухо, как в микрофон.
Марк смог разобрать только «четыре часа» и «собрать шмотки». «Не четыре, вероятно, а двадцать четыре, – прикидывал он, – Они что-то знают. Откуда? Знают двое – знает свинья. Они думали, можно начать тайно. Ничего тайного теперь нет, всё плавает на поверхности. Они? Кто же такие эти «они»? Дерьмо непотопляемое, собачье.
– И кто же это сделал? – громко спросил Собаковидный, так будто бы виновник мог услышать.
– Чш-ш! – выпученные хамелеоньи зенки провернулись в орбитах, как пластиковые шарики – Говорю тебе…
Марк заставил себя отвернуться. Скалы неслись навстречу, дым повалил гуще. В отдалении мелькнули какие-то бревенчатые халупы, шип колоколенки, гигантская бочка, рядом странная конструкция – что-то среднее между «чёртовым колесом» и ветряной мельницей, и вдруг всё это пропало, точно вагон накрыли огромной шляпой.
«Тоннель, – понял Марк, щурясь на вспышки ламп. – Видео или настоящий?» Ему почудился запах гари. «Быть не может. Я всё это уже видел. Сон. Неужели… Нет. Я бы знал. Ей пока не под силу сделать так, чтобы я не заметил. Обыкновенный тоннель, кишка земляная. Он-то не поменялся. Просто скоро станция. Утроба. Не трясись, Марк, микроботы твоей утробы временно в обмороке – как игрушечные уточки в крови плавают. Умная хворь, дурная кровь. Сколько осталось времени?»
По стеклянным стенкам метровагона ползли гигантские буквы: «Humphrey Bogart street = 17:34 = улица Хэмфри Богарта»
«Двадцать семь минут осталось. Богарта – бывшая Научная. Успеваю. Мне на следующей. Откуда же всё-таки они знают?» Марку захотелось тут же взять Хамелеона за красный шарфик, прижать к стенке, тряхнуть как следует, чтобы язык прикусил, задать вопрос…
