«Представьте, что фантазии не возникают сами по себе. Им определено время и место. Их покупают, словно мыло или муку. В таком мире я живу», – Майя воображала, что пишет письмо. Она часто так делала и от души радовалась, что градоначальники не могут заглянуть в её мысли. Хотя уверенной в этом наверняка не была.
Завернув за угол серого здания, она убедилась, что никого нет поблизости, и опустилась на бетон. Из объёмного кармана передника Майя достала красную листовку. Спина вжалась в шершавую холодную стену, а глаза впились в текст. Она давно хотела заполучить именно этот буклет – рекламу «Путешествий в грёзы» для горожан высокого уровня доступа.
Даже не читая, Майя уже видела отличия: список «грёз» был значительно длиннее, чем обычно. «К чему тратить ресурсы и отвлекаться на жалкие фантазии друг друга, если можно купить полноценную „грёзу“! Они созданы командой профессионалов и обеспечивают полное…» Майя вздрогнула и обернулась. Над ней возвышалась фигура в красном.
Холод, никакого отношения к бетонной стене не имевший, пробежался от макушки до самых пяток. Она сидела, не решаясь посмотреть, кто стоит рядом. В голове прокручивались варианты наказания: выговор, штраф, лишение свободы. «В конце концов, это всего лишь идиотская листовка. Не применят же изгнание за забор из-за такой ерунды», – подумала Майя, наблюдая, как из её рук выдергивают красную бумагу.
Она машинально проследила за яркой листовкой и увидела, как её подносит к самому лицу мужчина в красной форме. По сердцу разлилась тёплая надежда. Жест был Майе знаком.
– Что мне с тобой делать? – устало спросил Семёныч, поправляя очки.
– Отпустить! – Майя счастливо улыбнулась от облегчения и поднялась с пола, отряхивая свой серый балахон.
– Ты ведь знаешь, что не положено тебе брать эти. Для твоего уровня доступа годятся только с серым прямоугольником. Хотя и они тебе пока не положены, – сварливо добавил он.
– И те и другие гадо… – Майя не договорила, вовремя сообразив, что ругать «грёзы» даже при добром Семёныче опрометчиво.
– Посмотрим, что ты скажешь, когда дорастёшь и пройдёшь одну из них, – мужчина хмыкнул.
– Ни за что! – на лице Майи мигом отразился гнев. – Если и соглашусь на «путешествие», то только на «фантазию», – она сказала это с вызовом, но тут же пожалела о своей внезапной смелости. Семёныч заметно занервничал. – Я пойду, – поспешно сказала Майя.
– Вот это верно. И не приходи, пока не исполнится 17! Ещё мне из-за тебя штрафов не хватало! – он сунул ей в руку свёрнутый листок. Удивлённая Майя сжала гладкую бумагу в кулаке, ощущая радостное волнение.
Она поспешила убраться подальше от здания, на котором большими буквами было написано «Центр путешествий в грёзы». Отойдя на приличное расстояние, Майя торопливо оглянулась – Семёныч смотрел ей вслед. Его лицо было такого же красного цвета, что и форма. «Хорошо, что камеры в городе чёрно-белые, а то бы точно допросили бедолагу, – улыбаясь, подумала Майя. – Ну что за идиотство так краснеть?» Она принялась размышлять, установлены ли камеры в том углу, где она уселась читать листовку, и не положено ли ей наказание. Убедив себя, что камер не было, иначе бы Семёныч не рискнул с ней даже заговорить, она расслабилась.
День был тёплым и безветренным. Майя с удовольствием набрала в лёгкие побольше воздуха, который благодаря усиленной ионизации всегда пах по-особенному возле важных городских построек. Мысли в голове кружили привычной стаей, наскакивая одна на другую. О свёрнутой бумаге, которая теперь пряталась в объёмном кармане передника, Майя старалась не думать – боялась разочароваться: вдруг она раньше времени обрадуется, а это окажется не заветная листовка. «И кто только придумал продавцам грёз красные балахоны? – рассуждала она, проходя мимо бетонных домов к главной площади Вавилона-3. – Вот медицинский жёлтый – чудо, а не цвет: меняется от освещения и всегда радует. А красный этот – жуткий… Идиотский красный».
«Идиотство» – одно из двух ругательных слов, что Майя знала. Вторым было «паршивый», но настолько плохой ситуации, где понадобилось бы его применить, ещё не случалось. Это слово Майя приберегла на крайний случай. Вслух, конечно, такого не произносила – так и выговор получить недолго.
Нет, она не жаловалась – родиться в закрытом Вавилоне-3 действительно было удачей. Майя знала, что мир находился на грани гибели, а здесь от смертоносных вирусов их защищает 25-метровый оградительный забор. В образовательном учреждении рассказывали, что только благодаря ему в город не могли проникнуть звери, птицы и насекомые – основные источники заразы. А фильтровые установки внутри города поддерживали чистоту воздуха, убирая примеси ядовитой пыльцы и опасных аллергенов.
На уроках истории рассказывали, что на десятом году существования города во внешнем мире начались военные действия, и к естественному распространению заразы добавилось биологическое оружие. Существовали ли другие «Вавилоны» и что стало с первыми двумя, Майя не знала. Что творилось вне забора – информации не было. Для поддержания порядка и безопасности в городе действовали строгие правила: специальный отряд полиции имел круглосуточный доступ в жилища вавилонцев и регулярно проверял воздух на наличие опасных бактерий и вирусов.
Вероятно, благодаря этому вспышек болезней давно не случалось. Но хоть осмотры помещений исправно работали на благо горожан, Майя люто ненавидела их и отсутствие дверей в квартире. Она горько посмеивалась, что для такого закрытого города, как Вавилон-3, у горожан слишком уж открытая жизнь. Полицейские, совершавшие осмотры помещений, не упускали возможностей наложить штраф или назначить выговор то за неподобающие разговоры, то за обсуждение «грёз», то за осуждение градоначальников – поводы находились легко. Чёрный цвет полицейской формы вселял ужас. Вавилонцы привыкли помалкивать, чтобы не нарываться на неприятности. «Хорошо, что мой Тарас не такой», – подумала Майя и улыбнулась, шёпотом повторяя: «Мой Тарас».
Тем временем уже показался небольшой холм, застеленный ярко-зелёным искусственным газоном. Вдалеке нарядно белел высокий забор, отгораживающий закрытую для её уровня зону. Майя дошла до центра города. Все растения в Вавилоне-3 были запрещены, кроме сельскохозяйственных теплиц, но к ним имели доступ только работники высшего уровня, и она даже не представляла, как могли выглядеть теплицы. На главной площади росло единственное дерево, которое оставили, видимо, как памятник. Оно было жалким. При взгляде на него казалось, что за оградительным забором не может быть ничего здорового.
