Это было страшно – смотреть в глаза собственной боли. Игорь Соколовский стоял перед зеркалом, висевшим на ободранной кирпичной стене. Он почти уперся лбом в грязное стекло, вглядываясь в себя. Борода, всклоченные волосы и глаза, в которых сплошная боль и бессилие. Это было сродни мазохизму. Он питался болью собственных глаз, ему хотелось смотреть еще и еще. И когда ему впервые пришла в голову эта мысль, он вдруг понял. Нет, не наслаждение собственной болью влечет его к зеркалу. Он как будто смотрит на себя с того света, смотрит и заряжается болью, воспоминаниями, рвущими душу. Таким его не видел никто, кроме него самого.
Теперь у него нет ни фирмы, нет надежных друзей, с которыми он мог бы начать все сначала. Каждый шаг Соколовского-младшего к мести, каждый его шаг на пути разгадки причин гибели родителей приводили к новой трагедии, к новым смертям. Нужно было время отлежаться, забиться в угол, сжаться в комок и просто выждать, пока успокоятся нервы, пока голова снова начнет мыслить ясно.
Игорь тяжело выпрямился и отошел от стены с зеркалом. На старом, затертом до дыр линолеуме, застилавшем бетонный пол, валялись коробки из-под пиццы, пустые банки и бутылки. И у окна его лежанка, иначе никак не назовешь старую раскладушку, на которой поверх одеяла он спал, даже не раздеваясь. Опрокинувшись на спину, Соколовский закрыл глаза. Положив сгиб руки на лицо, он снова погрузился наполовину в сон, наполовину в воспоминания. Но теперь все это теряло реальность, все больше становилось похоже на бред. И, находясь в этом бреду, он приказывал, сидя в кабинете Игнатьева, держа трубку дорогого телефона возле уха:
– Илья Сергеевич. Покупайте.
И он искренне верил, что держит Игнатьева за горло, что его ближайший помощник Васильев на его стороне, а получилось… Получилось, что за всем стоял Фишер, и именно он был кукловодом, а не Соколовский. А потом выстрел, и Игнатьев упал на пол, обливаясь кровью. Дико, нелепо, необъяснимо. И дальше все как в тумане, как все в том же бреду, на который была похожа его прошлая жизнь. Гонка по ночному городу на Катиной машине. Катя, с окровавленными руками на заднем сиденье, зажимающая рану отца. И шепот Игнатьева: «Ты не знаешь…»
Больница, коридоры, облицованные кафелем, запах больницы и беды и крик кого-то из персонала, что пульса нет. И глаза Кати в этот момент.
– …Кать, я все исправлю.
Но она резко оттолкнула его и бросила в лицо, как удар:
– Мне ничего от тебя не нужно.
– Пойми… Я хотел, чтобы все было по справедливости.
– Ты отомстить хотел! – выпалила девушка, глядя на него с ненавистью. – Отомстил?! Уходи!!
Игорь лежал на своей раскладушке и пытался отогнать воспоминания. Сил помнить все уже не оставалось. Хоть бы ветер, думал он, пусть хлопает дверями, створками окон с выбитыми стеклами, пусть по крыше и карнизу над входом барабанит дождь. Пусть даже ветер воет в трубе, только здесь нет никакой трубы. А выть хочется мне самому. Но, ни ветра, ни воя. Только густая липкая тишина, от которой не избавиться, не содрать ее с себя. И голос.
– Проснись, Игорь, – произнес знакомый до ненависти голос Фишера.
Игорь с трудом открыл глаза, пытаясь разглядеть что-то в этом расплывающемся перед ним мире. Он стал тереть глаза руками с ожесточением, трясти головой, но мир четче не становился. Захотелось упасть снова на постель и накрыть голову подушкой, чтобы не видеть и не слышать больше ничего.
– Я вижу, ты сдался? – снова спросил Фишер с пониманием.
И тут Игорь увидел его стоящим у стены напротив. Фишер стоял, смотрел на него и чуть покачивал головой.
– Сдался, – повторил он сочувственно.
– Ссука… – простонал Соколовский и стал шарить руками вокруг себя.
– Я знаю, что ты чувствуешь, – сказал Фишер с усмешкой. – У меня тоже так было. Мне было трудно встать и заставить себя жить. Мы одинаковые с тобой, Игорь. Но я смог подняться. А ты – сможешь?
Игорь наконец нащупал то, что искал на постели. Холодную рукоятку пистолета. Ощущение смертоносного оружия в руке придало ему сил, и Игорь попытался вскочить на ноги. Его качнуло в сторону, злость заполнила, зазвенела внутри диким напряжением.
– Ты убил мою мать! – закричал Соколовский.
Выстрел прогремел так громко, что у Игоря заложило уши. Он тряхнул головой и уставился на стену. Там никого не было, а в кирпиче виднелась дырка, которую пробила пуля. Что это было? Возникло ощущение, что с мозга сползает какая-то пелена и снова обнажается сознание, в мире появились цвета, звуки, запахи. Звуки? Резкий женский визг заставил Соколовского обернуться назад. Из-под одеяла его раскладушки выскочила голая девица. Схватив в охапку свою одежду, она выскочила из комнаты. И только шлепки ее босых ног еще долго раздавались по коридору.
Игорь посмотрел вслед девушке, потом медленно подошел к стене и потрогал пальцами щербину от пули. Реально. Он повернулся и с ужасом увидел, в какой грязи живет. В грязи и вони. Подойдя к зеркалу, Соколовский снова уставился на свое отражение. Свой внешний вид ему совсем не понравился.
Вика сидела у себя в отделе с телефоном в руке. Вид у нее был озабоченный и недовольный. Пустой кабинет, напротив стол, за которым не так давно сидел Даня.
– Максим, – недовольно сказала Вика в трубку телефона. – Не надо мне звонить каждое утро…
Распахнувшаяся дверь кабинета заставила женщину сразу же отложить трубку, нажав отбой. Конечно же, это был Пряников. Только в его манере было толчком открывать двери кабинетов подчиненных и задавать вопросы. Причем начальник отделения полиции не всегда даже удосуживался входить в кабинет и вопросы задавал из двери.
– Подобрала себе замену? – строго спросил Пряников, держа руки в карманах.
– Не успела, Андрей Васильевич, – Вика развела руками. – Служба.
– А рожать будешь тоже на службе? – съязвил подполковник. – Естественные роды, в поле?
– Как пойдет, – насупилась Вика.
– А что Соколовский? – перешел ко второму вопросу Пряников, медленно обводя взглядом пустой кабинет отдела. – Надо вытягивать парня…
– Я ему не сторож.
– Значит, так, Родионова, – ворчливо начал внушение Пряников. – Не подберешь себе замену – я сам подберу. Родишь – вернешься, конец света, что ли!
