«Ее рука была бела и некрасива. Она водила пальцем по стеклу электрички, словно была зима, и оставались отпечатки на грязном, тронутом морозом окне. Я долго смотрел на Нее, прежде чем решился спросить, что Она рисует. Она нервно вздрогнула, посмотрела на меня своими неприлично большими серыми глазами, и ответила:
– Бесконечность. Ее не видно, но она во всем. Не находите?
На мгновение показалось, что Она душевнобольная. Самая женственная из всех, что приходилось видеть. Женщина звонко рассмеялась, обнажила свои прекрасные белые зубы без какого-либо стеснения, будто бы ей было все равно на людей вокруг.
– Простите. Я пошутила.
Улыбка… Никогда больше (никогда раньше!) не видел подобных улыбок. Мне безумно захотелось Ее поцеловать. Вдруг она вскрикнула:
– Моя остановка, совсем вы меня отвлекли! Вы такой болтун!
Честно говоря, в тот момент я совершенно потерялся – не успел спросить ее имени или пригласить на свидание… Но почувствовал твердую уверенность в том, что мы еще обязательно встретимся.»
– Федор Петрович, время идти ко сну.
Пожилой человек в хорошо отглаженной фланелевой пижаме зло посмотрел на доктора, который вмешался в трепетный мир его интимных воспоминаний с юношеской бесцеремонностью. Его старый нос покраснел от негодования. Молодого человека также раздражали манеры старика, задевала категоричная отчужденность и презрение ко всему и всем. Доктор никогда не задавал Федору Петровичу вопросов и вдруг решился. Вышло тихое и неуклюжее:
– Пишете?
Федор Петрович вздрогнул. Вопроса он не ожидал. И счел его настолько дерзким, что решил, что ослышался. Ответа молодой человек не удостоился. Доктор решил не сдаваться:
– Пишете что-то про свою жизнь?
Старик побелел. Собрав в одно единое всю внутреннюю силу, которая еще в нем осталась, он тяжело облокотился на подлокотники инвалидного кресла и бросился на врача. Его сухие, но цепкие руки обхватили шею молодого человека. Его губы приблизились к уху, и, задыхаясь от негодования, он начал говорить шепотом, но сорвался на крик.
– Вы называете это чем то, молодой человек? Вы не смеете чернить то, о чем не имеете ни малейшего представления. Вы никогда не испытаете и не узнаете того, что известно мне. Ваши мелкие мозги и ничтожное сердечко не предназначены для Великих чувств. Всю жизнь проведете со стариками и не заметите, как сами состаритесь.
Тело колотила мелкая дрожь и он болезненно опустился на пол.
Доктор чувствовал, что должен помочь старику подняться, но не мог заставить себя. Вместо этого он сам закричал:
– Да, Федор Петрович, да! Я трачу свое время на таких как вы, пожилых людей, которые ни разу… ни разу!!! Человеческое спасибо мне не сказали. И ничего, кроме мыслей, искаженных временной паранойей, не видят. И не хотят видеть. Скажите, вы помните… Нет, помните, как меня зовут? – от волнения он повторял слова.
Старик лег на холодный кафель и вытянулся в полный рост. Тело приятно охватила холодная прохлада с легким запахом плесени и хлорки.
– Спасибо… За то, что бездарно растрачиваете свою жизнь на насекомых, подобных мне. Потом и вспомнить нечего будет, и вы умрете, не оставив после себя ничего. Никакой истории, молодой человек.
Доктор едва мог унять дрожь, его колотило, будто в ознобе. Он налил воды из графина и жадно осушил стакан.
– Знаете, Федор Петрович, Вы правы, мне нечего будет написать своим потомкам кроме как воспоминаний о пожилых людях, с которыми я здесь уже двенадцать лет, но, я живу этим. Живу сейчас, в данную секунду… А, вы, Федор Петрович, не знаете и никогда не знали, что это слово значит. Мне горько говорить это, но сомневаюсь, что узнаете. Времени может не хватить…
Старик засмеялся. Сухим и неприятным смехом. Скрипучим смехом. Маленькими иглами, впивающимися в мозг.
«Я увидел ее снова. Нет… Она увидела меня. Глупее места для встречи нельзя было придумать: странное сочетание весеннего солнца, запаха живой листвы и вони человеческих отходов. Да, это произошло на месте слива помоев… Но, может, в этом и была своя фатальная прелесть – рождение чего-то большого и, наверное, самого прекрасного из всего, что только может быть в человеке, из грязи, оставленной им же?
– Люблю оранжевый цвет, – сказала Она.
Я вспомнил нашу первую встречу, когда принял Ее за помешанную, и не придумал ничего лучше, как улыбнуться со всей глупостью в лице. На которую только был способен.
– Цвет вашего ведра, – пояснила. – Оно такое…Оранжевое.
Спустя четверть часа мы сидели возле окна в заведении, каких тысячи в городе и ни одного в своем роде. Потому что рядом сидела она, только в нем. Ее звали Лида. В тот момент я явно осознал, что сижу напротив очень красивой женщины, НА САМОМ ДЕЛЕ. Сама же Лида забавлялась.
– Знаете, есть такой мультфильм: «Простоквашино»?
Я улыбнулся.
– Все знают этот мультфильм. Напоминаю вам «Дядю Федора»?
– Не уверена, – рассмеялась, – Только не обижайтесь, скорее Шарика. Вы такой худенький…
«Худенький» – Она сказала это так, будто произнесла «Вы, такой скелет». Поднесла чашку с кофе к губам и, не отпив, поставила. Что – то мешало Ей расслабиться. Внешне поразительно спокойная, но нервозность сквозила в каждом действии. Беспокойствие, в котором я был уверен (да, да, я считал, не допуская и тени от тени сомнения, что заставляю Лиду нервничать) придало мне внутренней силы в тот момент. Может, мне хотелось, чтобы Она нервничала? Может, казалось, что должна…
– Не принимайте близко к сердцу мои слова. Я неудачно пошутила.
Она снова взяла в руки чашку. На этот раз обхватила ее ладонями крепко. Словно Ей было холодно. Поставила…Окунула ложечку в солонку. Возникло ощущение, что Она не здесь, со мной, а где – то. Она говорила, не поднимая глаз. Я все ждал, когда Она прикоснется ко мне взглядом. Но боялся этого, в то же время. Такое непонятное внутреннее состояние овладело мной…
– Я очень давно нигде не была…Особенно приятно оказаться в маленьком незнакомом месте с незнакомым человеком, которому можно сказать обо всем, что взбредет в голову. Не боясь никакого субъективизма.
Лида улыбнулась, и мне стало не по себе от ее улыбки.
– У вас неприятности?
Подняла глаза. Ее взгляд… В ту секунду я понял, сколько можно узнать из одного только взгляда. Бывает этап в жизни человека, когда он презирает сам себя, за свои глупости, не оправданные ничем. За свои слабости. За себя такого, какой он есть. Каким себя ощущает.
– Расскажите мне.
Лида посмотрела на меня так, словно ничего не говорила только что…
– О чем?
Странная женщина. я старался выглядеть серьезным.
– О ваших неприятностях?
На ее губах появилась улыбка. Улыбка разочарования. Во мне. Естественно.
– Лида, Вы сказали, что с незнакомым человеком говорить проще. Никакого личного отношения к сказанному, – мой голос приобрел глупое срывающееся звучание.
