Нет, только не здесь. Тут, где лицо обглодают лисы или крысы, прежде чем труп найдут люди. Не-е-т… где угодно… где угодно, только не здесь! Однако сколько разной мелочи всё ещё ползает в траве! Октябрь месяц, а они всё ещё суетятся. Третий день тепло, как летом, вот они и радуются. Есть ли им всем место в обширных реестрах энтомологов? Господи, о какой же ерунде я думаю! Ведь я сейчас запросто могу умереть тут!
Прямо перед глазами тоненькая травинка, по которой деловито ползёт крошечный муравей, а чуть дальше спешит куда-то по земле неизвестной породы козявка. Неужели этот игрушечный лес – последнее, что увижу в этой жизни? Вот ещё какая-то букашка ползёт, и ещё.
А может, смириться, закрыть глаза и… Интересно, чем всё закончится? Вероятно, тем же, чем и начиналось – тьмой. И пора бы уже, но кто-то или что-то твердит: рано, рано, рано. Сын с дочкой огорчатся, но утешатся своими семьями… Любушка опечалится. Кто утешит её? Разве что внуки. Читал где-то или слышал, что у человека перед смертью за мгновение в голове прокручивается вся его жизнь. А у меня не так, у меня не вся жизнь, а какие-то её кусочки. Нет, рано ещё умирать. Сейчас встану, закину на спину рюкзак и пойду. Всего в трёх километрах отличный дом, который был когда-то конторой лесничества. Потом его негласным хозяином стал старик Степаныч. Он следит не только за домом, но и за щуками в озере, что под горой. Летом и зимой дом почти всегда занят, а сейчас межсезонье – как говорится, ни рыба ни мясо. Там печка, там целых три кровати… Чтобы попасть туда, надо просто встать и идти, но крутой, почти вертикальный подъём из широкой долины маленькой реки отнял все силы для движения. Зато остались ещё силы для того, чтобы думать. Лежи вот, думай, вспоминай. Свою жизнь вспоминай. Вернее, её кусочки, отрывочки, сюжетики.
А первым сюжетиком была тьма. Вернее, даже не тьма, а ничто. Как объяснить не кому-то, а самому себе, что такое «ничто»? Очевидно, что «ничто» – состояние, которое было до того, когда пришла тьма. И вот когда я почувствовал тьму, когда понял, что это тьма, вспыхнул яркий свет и стало страшно. Наверное, было ещё и больно. Боль стёрлась временем, а страх запомнился навсегда. Но когда я говорю кому-нибудь, что помню момент рождения, меня выслушивают, вслух удивляются и молча не верят. Краски этого события с годами потускнели, и я уже сам начал сомневаться в его реальности.
Потом детство. Счастливое, солнечное детство. Тропинка, по которой бегал к речке. Вдоль картофельного поля эта тропинка была протоптана по чёрной земле и летними жаркими днями так нагревалась солнцем, что обжигала голые ступни, и надо было бежать по ней быстро-быстро, чтобы добежать до места, где тропинка заросла подорожником и была прохладной и ласковой. А зимой по этой тропинке можно было дойти на лыжах до реки и съехать с пологого берега на речной лёд.
Странно, но школьные годы, армейская служба потихоньку переместились на дальние полки памяти и теперь, чтобы достать их оттуда, нужны некоторые усилия. Зато всё, что случилось потом…
Хорошо, что тут прохожих нет. А если бы и были? Ну лежит человек на обочине, отдыхает, насекомых разглядывает. Букашка поползла по травинке вверх, но на полпути остановилась и поспешила к земле.
Так и я развернулся однажды на полпути, когда на Невском проспекте, около улицы Восстания, сбежал от Ларисы. А до этого разворота была красавица с большими сказочными глазами. Когда я впервые увидел её, она, при моде на сверхкороткие юбки и платья, была в чём-то длинном, гораздо ниже колен. На школьницах младших классов коротенькие юбочки выглядят вполне гармонично, а у взрослых девушек и женщин такие наряды отнимают самое прекрасное, что они имеют, – женственность.
О чём это я? Только что думал о смерти, а свернул на длину женских юбок. Значит, не скоро мне туда, где вообще одежды не будет.
Итак, она звалась… У неё раньше было имя, а теперь мне не хочется его произносить, теперь она просто «та, другая». Кстати, длинное платье, в котором она мне так понравилась во время первой встречи, принадлежало её сестре, которая была выше ростом и на которой платье это выглядело, конечно, короче. Так что впоследствии я часто видел свою избранницу в коротеньких юбочках для младших школьниц. Мне это не очень нравилось, но загадочный, тайный механизм обольщения был уже запущен. Как большинство красавиц, она была капризна и непонятна. Удивительно, но именно эти её качества сильнее всего разжигали во мне страстное желание угождать ей, для того чтобы безраздельно, единолично и вечно владеть этой красотой. Может быть, от того, что я не скрывал своего желания, мы часто ссорились. Ссорились, мирились, потом опять ссорились… а однажды рассорились, как казалось, навсегда. Тогда и появилась Лариса. Друзья, желая отвлечь меня от печали, как бы ненароком познакомили нас. Лариса была полной противоположностью той, другой. Глаза её нельзя было назвать большими и красивыми, но они были… они были безмерно добры и понятны. Лёгкость, простота и искренность были в каждом её движении, в каждом слове, в каждой улыбке и даже в молчании. Если высмеивала меня за пижонство, не обижался; когда укоряла за что-то, искренне соглашался, что это справедливо; когда хвалила, не зазнавался. И главное, мы друг друга понимали. Эх, если бы не та, другая, с большими красивыми глазами… если бы не обида отставленного ухажёра, которая всё тлела и тлела в душе…
Молодость, молодость! Ну почему эффектная, смазливая и загадочно-капризная красота милее тебе, чем красота светлая, ясная и простая?
Во время службы в армии я получил шофёрские права, которые впоследствии неожиданно пригодились для того, чтобы очень своевременно пристроиться шофёром на полевой сезон в лесоустроительную экспедицию. Машина не всегда была нужна, и мне предложили поработать в лесу рабочим. Согласился. Понравилось. Научился топором кое-что делать. В общем-то всё было хорошо. Но и среди щедрой сибирской природы обида моя не исчезала. Переписывался с Ларисой и страдал от разрыва с той, другой. Печаль моя жила, а в мозгу зрела глупая мысль, что я слишком плох для такой девушки, как Лариса, что я испорчу ей жизнь. Хитро придумал? Хитро. Нет обыкновенного влечения к той, другой, недоступной и загадочной, а есть необыкновенное благородство по отношению к понятной и явно ожидающей меня Ларисе!
Полевой сезон закончился, я вернулся в Ленинград и продолжал встречаться с Ларисой, храня в душе тайную надежду на возобновление отношений с той, другой.
Никогда не забуду, как осенью мы с Ларисой побывали в театре, и я проводил её до дома. Было довольно поздно, бабушки её дома не было, и Лариса предложила переночевать у неё. Я согласился. Мне было постелено на кровати (видимо, бабушкиной), а Лариса легла на диване, где она, вероятно, всегда и спала. Сначала в темноте поговорили немного, а потом замолчали, пытаясь заснуть. О чём я думал тогда? Помню! Помню дословно, «домысленно», в красках и мельчайших деталях! Как же такое не помнить? Думал я о том, что моё перемещение к Ларисе на диван было бы совершенно естественным. К сожалению, кроме этих естественных мыслей были и трусливые, искусственные, так сказать, ненатуральные мыслишки, которые взлелеял в себе ещё в сибирских лесах: слишком она хороша для меня, а я слишком несерьёзен и плох для неё. Но это было обыкновенной ложью. На самом деле я отчётливо понимал, что с такой, как Лариса, нельзя играть, с такой искренней и проницательной можно только, как говорится, по-взрослому. Но женившись на этой замечательной девушке, я потерял бы надежду на ту, другую. Под этим флагом утром на Невском проспекте, около улицы Восстания, я, собравшись с духом, сказал Ларисе, что люблю другую и нам нужно расстаться. Она растерянно выдохнула: «Конечно, конечно», а я быстрым шагом, почти бегом, обгоняя попутных прохожих и уворачиваясь от встречных, помчался по Невскому. Острые иголочки впивались в лицо, в шею, в руки, бешено колотилось сердце. Словно боясь, что Лариса догонит меня, шагал и шагал, не сбавляя шага. Даже не помню, как переходил пересекающие Невский проспект улицы. Притормозил только на Аничковом мосту, где отдышался и немного успокоился. Постепенно исчезли иголочки и унялось сердцебиение, и потом много лет ни стыд, ни сожаление о тех словах и моём побеге не посещали меня. Даже когда узнал, что Лариса умерла, подумал только, что мог бы стать вдовцом. Вот, казалось бы, и всё. Но оказалось, что не всё.
