Кричали петухи в тихом рассвете. Медленно занималось весеннее нежное утро. За рекой ещё угасала ночь, и в небесной синеве таяли последние звёзды. Но кто смотрит туда в это время? Всё живое неизменно поворачивается к солнцу, потому и зовётся тот край закатными странами. Туда обращается взор вечерней порой, вослед уходящему дню. Сейчас там, в заречных далях, тонет ночь.
Лик человеческий поворачивается к востоку, где над пустыней неспешно разливается заря. Нежной перламутровой полосой неумолимо отделяет она бледнеющую голубую высь от холодных сумерек замершей перед пробуждением земли.
Молочник Эталмас тоже смотрел на восток. Как цветок неизменно поворачивается к солнцу, так и человек, сам того не замечая обращает своё лицо к свету. Так устроен мир. Разве что человек, привыкший иметь дело с маслом и катыком, сравнил бы небо скорее не с перламутром, а с топлёным молоком.
Пустынная дорога, по которой бодро вышагивал старый Эталмас, тянулась вдоль реки на север, но кто же будет смотреть в сторону полуночи, когда восходит солнце. Тем более, когда идёшь один в предрассветной тишине. На обратном пути будет веселее. Дорога наполнится повозками, всадниками, пешеходами и никому нужды не будет вертеть головой в сторону реки или пустыни. Да и что там увидишь при свете дня? Даже суеты и той нет. Вода, песок и вечное небо.
Чего же сейчас ищет взор одинокого путника среди спящих холмов? Он обращается к небу. К собственной душе.
Даже песня не идёт в грудь в эту молчаливую пору. Кому придёт в голову горланить посреди этой пронзительной тишины, когда даже шаги мула по пыльной дороге отдаются далеко-далеко.
Эталмас спешил. Вот-вот донесутся призывы азанчи с минаретов Богохранимого Сарая и начнётся новый день. Нужно успеть добраться до молочной лавки на большом базаре, куда уже который год каждый день ни свет не заря старый кипчак отвозил вечерний и утренний удой. Утренний в кувшинах, вечерний в бурдюках. Ради утреннего он и поднимался в такую рань. Свежее молоко прямо из лавки отправлялось к покупателям за неплохую цену. Чуть замешкаешься, не дай Бог потом свернётся при кипячении и оставит какого-нибудь уважаемого и небедного человека без привычных лакомств, которые можно приготовить только из свежего молока. А за что, спрашивается он платит хорошие деньги?
Вот и спешит в предутренних сумерках по пустынной дороге неутомимый Эталмас.
Его уже частенько называют старым. Это хорошо. Жизнь даётся каждому, старость – тем, кому повезло. Молочник уже дожил до внуков.
Быстро летит время. Кажется вот только он, маленький мальчишка, был привезён в город Сарай, который тогда был ещё совсем не велик, да и Богохранимым звался редко, а уже минуло четверть века. Или, пожалуй, чуть больше.
Тогда в степи было голодное время. То неурочные холода, то бесконечные дожди. Погибал скот, родители продавали своих детей, чтобы хоть так уберечь их от смерти. Продавали за бесценок, чтобы с рук сбыть. Словно вороны на падаль, слетались стервятники в человеческом обличье.
Купленных в степи детей они везли на продажу генуэзским купцам. Вообще-то всех людей из закатных стран обычно называли франками. Или фрягами. Но тогда, почему-то запомнились именно генуэзццы. Они грузили купленный по дешёвке живой товар на большие корабли и увозили куда-то за море.
Тогда и попал в Сарай совсем ещё юный Эталмас. Его с другими такими же невольниками поместили в охраняемом дворе, откуда должны были, словно скот, погрузить на корабль. Однако на скрижалях судьбы было начертано иное. Хан Тохта прогневался на то, что чужеземцы без его ведома скупают детей в степных улусах. Да ещё продают их персидским ильханам, с которыми он в ту пору крепко не ладил. В один прекрасный день, во двор, где томились невольники, пришли суровые ханские нукеры и увели дрожащего хозяина с верёвкой на шее. Многие из его слуг разбежались. Эталмас сам видел на пристани, как на большом корабле франков поднимали знамя с ханской тамгой.
С тех пор много воды утекло в великой реке. Та пристань разрослась, обстроилась складами, конторами, караулками. Каждое лето приходят туда сотни судов из-за Бакинского моря и потом уходят обратно. Теперь она называется Красной. Так повелось у монголов. Красный у них юг. Запад – белый, восток – синий. Север, куда сейчас уходила дорога под ногами молочника, – чёрный. Наверное, правильно. Как ещё именовать полуночные страны, которые учёные мужи зовут Страной Мрака?
Близ Красной пристани выросли несколько кварталов. Черкесский, ясский. Отдельный квартал, куда на лето приезжают из-за моря арабские купцы из обоих Ираков. Он единственный в Сарае обнесён крепкой стеной, потому что на зиму его обитатели уезжают, оставив лишь склады и сторожей.
Здесь тоже есть свои базары и молочные лавки. Но путь Эталмаса лежит дальше, на большой базар. Охотников до свежего молока, согласных платить за него хорошие деньги, не так уж много, и живут они обычно, ближе к ханскому дворцу. Теперь уже, наверное, правильно говорить – бывшему ханскому дворцу. В прошлом году хан Узбек, да продлится его царствование, построил себе новую столицу, выше по реке. Туда переселились и многие его приближённые.
К счастью, парного молока покупать меньше не стали. Хозяин лавки объяснил это так. Разные эмиры и вельможи и раньше его не покупали. У них были собственные угодья вблизи Сарая. Пастбища, покосы. Множество слуг. Так что молока своего, хоть залейся. А в лавках его покупали больше те, кому скотом заниматься было не с руки. Купцы, ремесленники. У многих ведь в городских дворах едва имелось место, чтобы лошадь поставить. А у иных и того не было. Им сподручней молоко покупать в лавке.
Что ж. На то он и город. В мясных лавках ведь тоже ритль мяса доходит иной раз до двух даньгов. А совсем недалече в степи можно целого барана купить почти за те же деньги. Там всё по другому.
Эталмас вспомнил своё далёкое детство и улыбнулся. Сказал бы кто тогда в степи пастухам, что можно молоком торговать. Посмеялись бы. Сказали – иди ещё зимой снегом поторгуй. Там даже мясо продавать некому. Режет человек барана, если за несколько дней не съесть, испортится. Вот и угощает всех соседей. Потом они режут – его угощают. А молоко? Творогу у всех было невпроворот. Сушили. Кто мог подсаливал.
В городе всему находится сбыт. За хорошую цену. Пройдись-ка по лавкам! Одного съестного столько, что перечислять будешь до полудня. Тут тебе и сушеный урюк из-за Бакинского моря, и изюм, и айва. Драгоценный чай, дарующий бодрость, из совсем уже дальних краёв. Спроси орехов: тебе сразу – каких? Миндаль, фисташки, греческие или фундук? В мясной лавке тоже просто мясо не спросишь. Тебе молодого, старого? Ногу, лопатку, шею, рёбра? Да в той же молочной лавке. Эталмасу повезло – есть спрос на парное молоко. А вечерний удой хозяин берёт на каймак. Затапливает его на медленном огне и ставит в холод. С самого утра на продажу. Много желающих купить и поесть на завтрак с горячей лепёшкой.
