Ей хотелось спать. И еще немножко есть. Хотелось плакать. Танцевать, слушая через наушники музыку, чтобы только ей и никому больше. Хотелось покрасить ногти в ярко-красный цвет и чтобы держался долго, как гель, но не гель – его потом так тяжело смывать. Хотелось красивое платье в пол и чтобы браслеты бряцали на запястьях. Чтобы была тонкая рука. Хотелось, чтобы позвонил он. Хотелось болтать по телефону долго-долго. Хотелось сидеть в его комнате и слушать, как щелкают клавиши под его пальцами, в каждой вещи слышать его запах.
С желаниями все понятно. Даже с нежеланиями не было путаницы. Оставалось разобраться с реальностью, а она подводила.
Спать ей сейчас никто не даст. Еда – в холодильнике, но какая-то не та – котлеты с картошкой. Если сейчас разревется, до вечера лицо будет опухшим. Еще и голова заболит. В наушниках перетерся проводок, звук проходит через раз – проводок надо держать пальцами, а в таком положении особенно не потанцуешь. Яркий лак – развернут в школе и заставят смывать. Откуда взяться платью, тоже непонятно. Тонкие запястья со звенящими браслетами – это все равно что требовать, чтобы прямо сейчас выросла грудь, ноги стали длинными и стройными, а талия осиной. А вот и звонок… Но не от него.
– Ое! – оглушающе пророкотало в трубке. – Май литл герл! Ты идешь ко мне?
Стив. Приземист, крупноват. Лицо круглое, прыщавое и бледное. Коротко стрижен, но неизменно взъерошен. Глаза покрасневшие. Губы обветренные и покусанные, трещинки в уголках. Ходит в старой потертой коже – штаны и жилет. Белые рыхловатые руки с красными пупырками на плечах. Бррр. А! Еще любит музыку. Он главный в их компании спец по группам.
– Кто у тебя там?
– Пушкин!
Кто б сомневался, что этот прибежит первым.
– Он, кстати, мечтает о тебе, – крикнул Стив, и в трубку тут же ворвался другой голос:
– Евка! Мать! Ты чего зависла? – Голос, как у учителя, требовательный. Или как у следователей в старых фильмах.
– Думаю, что с собой взять – рубанок или электропилу, – пробормотала она. Пушкина никто не любил. Потому что Пушкин.
– Тащи все! На месте разберемся. С бензопилой осторожней. Был у меня дружок. Поехал он с папой в лес за дровами. Пока папаша бегал между елок, дерево хорошее выбирал, дружок решил пилу проверить. Дернул стартер, не удержал в руке, чиркнул по ноге. Пока до больницы довезли, пришивать уже было нечего. Помер от потери крови.
Это как всегда.
– Хорошо, не буду заморачиваться на бензопилу, возьму сразу пистолет для гвоздей.
– Для гвоздей? – не теряя делового тона, уточнил Пушкин. – Это вещь. Как в фильме… забыл название.
– Ежик пришел? – Задавать вопросы надо было до того, как Пушкин начнет рассказывать истории.
– Ползет уже. Ты тоже не тяни.
И дал отбой.
Ползет. А мог и позвонить. Мог зайти. Она бы чай приготовила. И бутерброды нарезала бы. Он бы починил ей наушники. Но Ежик не позвонил. Не пришел. Мысли не прочитал.
Глянула на телефон. Забыла спросить, как там Маша-Саша? Если уже появились, то и ей можно собираться.
Собираться… На кровати лежало то, что надо было надеть. Очки летчика времен Великой Отечественной (в инете купила). Браслеты из толстой цепочки (купила на сайте распродаж). Широкий черный пояс с тяжелой бляхой (раскопала в шкафу среди хлама). На нем серп и молот и что-то еще затертое. Волосы густо намазала воском, теперь топорщатся почище частокола – от резких движений между прядями свистит воздух. Легинсы. Юбка. Кожаная куртка. На руки кружевные перчатки с обрезанными пальцами. Стимпанк, так стимпанк. Хорошо бы придумать машину времени и отправить Стива к динозаврам. Пускай он их учит маршировать под барабан и выкрикивать дроби. И что она на него злится? Стив ни при чем. Отдал квартиру под вечеринку. А злится она потому, что нет того, кто просто обязан быть.
Крякнуло – в соцсети письмо. Не то, не то. Вот оно!
«Ты где?»
Тут. Это Машка. Пушкин достал ее рассказами, Машка ищет защитников.
«Иду! Ежик пришел?»
«Здесь давно. От его музыки уши болят».
Поймает Пушкина – голову оторвет. Зачем соврал, что Ежик только идет? На секунду задержала дыхание, вспомнив фигуру, поворот головы, услышав запах, и начала быстро одеваться. Глаза подвела черным, бровки домиком, помада красная. Видок – прощай, мама, мы с тобой не встретимся в этой жизни.
На улице темно, фонари горят через раз. Если идти медленно, то прохожие успевают тебя рассмотреть и удивиться. Каждому в ответ хочется сказать что-нибудь злое. Чтобы не трогали. Чтобы оставили свои комментарии при себе. Если прибавить шаг, становится не только видно, но и слышно – начинают звенеть цепочки. Впрочем, плевать. Она припустила бегом. Тяжело забухали гриндерсы. Чуть не сбила парня. Их трое, но налетела она на одного. Высокий. В очках. Взгляд удивленный.
– Танк, что ли?
– Сам – танк!
И что-то еще, что увидела, но не запомнила. Какая-то деталь. Неважно.
Улица, машины, грязь. Светофор далеко. Красный. Машины стоят. Рванула через дорогу. Откуда этот грузовик взялся? Черт косой, ботинки забрызгал.
– Евка! – повисла на шее Машка. – Что так долго?
В коридоре неслышной тенью возник Саша. Косуха – это, конечно, сила. Она способна изменить кого угодно. Даже тихого Сашу. Он как будто раздался в плечах и приобрел… Что-то приобрел, короче. От Машки немилосердно пахнет дешевым лаком для волос. Этот запах убивает таракана, а людей делает крепче. Маша в черном. Вместо пояса связка проводов с клеммами, на шее елочные лампочки.
– Ты изображаешь электрика? – осторожно спросила Ева.
– Дура! – легко бросила Машка. – Это кул. Смотри, что у меня есть! Сашка! Неси!
И Сашка принес. Он был очень послушный, этот милый Саша, прямо хоть себе забирай. А принес он огромную фару на длинной ножке. В его руках фара была похожа на гигантский глаз инопланетянина.
– Откуда это?
– С трактора! Правда, круто!
Фара была выпуклой – чистый глаз. Сзади металлический корпус. Тяжелая. «Ножка» шершавая. Бульк – инопланетный корабль уходит под воду.
Грохнула музыка, заставляя вздрогнуть.
– Убей своего Ежика, пожалуйста, пока я это не сделала, – крикнула Машка, забирая фару.
Фара – это вещь. Такую бы вместо лампы на стол. Настоящий прожектор!
Вибрация от басов шла по полу, ударялась в пятки, музыкальный сквозняк шевелил подол юбки.
Стив с Ежиком прилипли к компьютеру. От внезапной тишины заложило уши.
– Евка! Быстро увидела меня и поздоровалась!
Пушкин высок, худ, ушаст. Постоянно улыбается, демонстрируя щербинку между передними зубами. Не человек, а Чеширский Кот. И как Чеширский Кот – болтлив.
– Привет, классик! – Ева выставила руку, чтобы Пушкин к ней не приближался, а то ведь кинется целоваться. Этот может. – Что хорошего?
