Ох уж этот австралийский какаду
С самого утра, как только налитое румянцем солнце показалось из-за горизонта, не медля ни секунды, я и Ирис со всего разбега помчались ему навстречу, на бегу закидывая в рот золотистые ватрушки, испечённые мамой для искушённых любителей сладкого нашего семейства.
Вместе с нами на крыльце зарю встречают звонкой пронзительной трелью соловьи, пчёлы и мелкие копошащиеся букашки, а на старушке-веранде узорами прорисовываются капельки утренней росы.
Кроты вот-вот повылезают из своих окопов и начнут играть в догонялки с нашими дворовыми собаками Торой и Ларсом так, что по всей округе Орла будет раскатываться их пронзительный игривый лай.
Орёл – это название нашей деревни. Маме оно совершенно не нравится. Она считает, что это звучит угрожающе.
А мама терпеть не может ничего угрожающего.
Так, упоминания о зверях доводят её до нервного тика.
Мама, похоже, долгое время старалась не раскрывать нам свою неприязнь к животным, но позже стала сдавать позиции.
– Нет, ну это какой-то цирк! Я так больше не могу! – то и дело возмущается она в отчаянии, когда каждое воскресенье, как по намеченному графику, мы приносим домой полные карманы нового вид лягушек-квакш.
Я и Ирис не понимаем, почему она из-за этого так злится.
Просто мы думаем, что наша мама – трусиха, вот и всё! В своё же оправдание она говорит, что её бабушка была прославленной дрессировщицей, и поэтому маме частенько доставалась почётная роль присутствовать на её представлениях.
Как-то раз, будто сообщая одной только ей известную всемирно важную тайну, она шепнула мне и Ирису на ушко:
– На представлении мне приглянулся синеглазый мальчик. Он сидел в первом ряду. Волосы его были гладко уложены, на нём была надета белоснежная рубашка, а на воротничке восседала алая накрахмаленная бабочка.
Такого мальчика я никогда не встречала, – почти что шёпотом рассказывает нам мама. Мне даже показалось, будто у меня в животе что-то стало шевелиться.
И что вы думаете? В этот животрепещущий момент моя бабуля будто величественную корону, посадила мне на голову здорового австралийского какаду. И чем я ему так не приглянулась – не знаю, но он взял и церемонно наделал целую кучу на мои аккуратно уложенные косички.
Люди в зале залились раскатистым хохотом, приняв это за часть представления. Но мне было совсем не до смеха, – будто это случилось совсем недавно, печально закончила свой рассказ мама.
Я и Ирис тоже не удержались от смеха, но, похоже, для мамы это было по-настоящему болезненным воспоминанием, так её лицо стало походить на сморщенную кожуру чернослива.
Мама называет это детской травмой. На вопрос, что это означает, она отвечает:
— Это когда что-то нехорошее случается с тобой, и ты помнишь и боишься этого всю жизнь.
Тогда я поняла, что животные для мамы, как для меня – пенка от молока.
После того как на дне рождении кузина у меня образовались от неё пышные усы, прямо как у моего дедушки, меня прозвали «Арис – молочная пенка». А это, знаете ли, очень обидно.
С тех пор я всегда стараюсь делать так, чтобы она не появлялась. Cовсем-присовсем.
Я и Ирис – двойняшки. Мы живём в одной комнате, иногда спим на одной кровати, и по секрету скажу – порой тайно чистим зубы одной щёткой.
Нас до ужаса раздражает, что люди называют нас близнецами. Вы только посмотрите на нас! Какие же мы близнецы? Ирис ведь мальчик, а я – Арис, то есть девочка.
У нас отличий выше крыши!
Всё началось девять лет назад, когда мы вместе начали это неизведанное путешествие длиною в жизнь в небольшом мирке: у мамы в животе.
На её долю выпала непростая задача. До нашего рождения маме то и дело приходилось питаться мороженым вприкуску с перчиком чили.
Наверное, именно поэтому мне было предначертано вырасти и стать загорелой «сладкоежкой-индуской» (папа рассказывал, что сахар впервые изобрели в Индии), а Ирису – прирождённым перчиком-мексиканцем.
Вот только вышло наоборот. По характеру я – как смесь самых острых перчиков чили во всей Мексике, а Ирис скорее напоминает карамельку: ту, что не так просто надкусить, и приходится долго разжёвывать её, чтобы определить истинный вкус.
Наверное, именно поэтому мама говорит, что в нашей семье должен быть только один «перчёный» характер, а не то она уплывёт от нас в кругосветное путешествие.
Но что самое важное – так это то, что помимо ежедневной отработки друг на друге боевых приёмов, без которых не обходится ни одно настоящее детство растущих вместе брата и сестры, нас с Ирисом объединяет большая любовь к приключениям и животным.
***
Всё началось одним безмятежным летним утром, когда я и Ирис, вообразив себя заядлыми гонщиками, заблудились на велосипедах, оказавшись на свалке Орла.
– Арис, давай скорее выбираться отсюда, – пропищал шёпотом Ирис.
– Да, местечко не из приятных, – согласилась я.
Мы развернулись, приготовившись с молниеносной скоростью дать дёру и быть таковыми, как наше внимание приковало тонкое протяжное мяуканье.
– Арис, ты тоже это слышишь? – обернувшись, спросил Ирис.
– Конечно, слышу, – ответила я, заметив, что брата начинает охватывать мелкая дрожь.
И мы, не говоря друг другу ни слова, но думая об одном и том же, как это часто с нами случалось, вооружившись большим коричневым гудком от велосипеда, стали подкрадываться к месту захвата территории.
– Ирис, Ирис, смотри! – завопила я на всю деревню так, что он подпрыгнул в воздух. – Это же котята! Целых шесть! Ура-а-а! – издала я победный клич, от которого Ирис словно рак-отшельник попятился в сторону.
Перед нами предстали крошечные пушистые существа с пятнистой гладкой шёрсткой, неуклюже копошащиеся в груде старых вещей.
– Где же их мама? – удивлённо спросил Ирис, будто бы всерьёз полагая, что именно это нужно спрашивать в момента такого щедрого подарка судьбы.
– И ты ведь не думаешь, что мы заберём их домой? Правда? – робко спросил он, заметив разгорающийся лихой огонёк в моих глазах.
– Что ты как маленький, Ирис! Скорее, понесли их домой! У кошки их будет много, а у меня ни одного нет… – досадливо сказала я.
– С собаками играть не интересно, – объясняла я брату. – У нас их целых две! Они такие здоровые, что не влезают в мой кукольный домик и твою машинку! Так что бери и понесли их! – скомандовала я.
Две собаки – единственное исключение из маминой детской травмы. Одна из них была выдрессирована ещё нашей прабабушкой.
Как говорил мой дедушка: «Cемейные реликвии – это святое.»
