Отрывок №1
Я не сразу осознала, что он со мной сделал. Наверное, это было слишком чудовищно, чтобы попытаться понять мотивы этого поступка. Не было ответов…впрочем, и вопросов тоже не осталось. И заняло время, прежде чем меня взорвало ужасающей вспышкой ослепительно черного цвета – я не могу сказать ни слова вслух. И это не психологическая утрата голоса, когда я хрипела и могла говорить обрывочными фразами или не разрешала себе произнести хотя бы слово. Пусть и невольно. Нееет. В этот раз он сам отобрал у меня голос. В порыве ярости и ненависти, потому что я говорила то, что он не хотел слышать, потому что взывала к его лучшей стороне, потому что мешала его зверю упиваться своей агонией и рвать меня на части. Я знала эту его черту – погружение в собственный мрак и извращенное наслаждение от собственного разложения на атомы адских страданий. Как констатация факта, что ему не положено нечто иное, не положено счастье, любовь, семья. Только грязь, ад и всеобщее презрение. Он готов принимать ненависть и предательство. Готов превращаться в живого мертвеца и в чудовище, потому что так легче пережить боль, которую сам же в себе и породил. Это вызывало отчаянную жалость. Нет, не унизительно гадскую, за которую он мог бы убить, а иную. Когда жалеешь родную кровь и плоть, когда от его боли разлагаешься сама, наплевав на собственную, и ни черта не можешь сделать…
Бессильна и слаба как младенец перед стихией обезумевшего от ревности нейтрала. С ужасом понимая, что ни одно слово не изменит траекторию надвигающегося смертоносного цунами из комьев грязи и огненных молний, с содроганием думаешь лишь о том, чтобы выстоять…выжить до момента прозрения, если оно когда-нибудь наступит. Я называла нашу любовь проклятием множество раз и лишь сейчас осознала, насколько это действительно так. Мы прокляты этой любовью оба. Он ею проклят…а я … я – жертва его проклятия, и мне ничего не остается, кроме как разделить с ним эту участь.
Да, когда-то я думала, вспышки бывают белыми. Они и были такими, и есть, наверное, до сих пор у кого-то другого. Мои, скорее, напоминают грязно-кровавые брызги вместе с волнами оглушительной боли. Смешно…за столько лет с ним я познала все ее оттенки, грани, вкусы и каждый раз считала, что больнее уже невозможно. Больнее просто не бывает. Но мой муж доказывал мне, что у боли нет предела, нет порога и нет конца, и края. И она умеет мутировать в более жуткую тварь, чем была перед этим. Кровожадную и вечно голодную. Она проходит этапы эволюции, чтобы доводить меня до агонии иными изощренными способами. Боль и он – это синонимы. Одно только имя заставляло корчиться в приступе и хвататься скрюченными пальцами за горло…потому что хочется кричать, и от этого желания разрывает голосовые связки…а их словно нет, и от дикого напряжения по щекам катятся слезы. Я просто хочу назад… я хочу назад хотя бы на месяц, не на годы. Пусть не помнит меня, пусть даже не будет со мной нежен, но я бы не дала возродиться тому чудовищу, которое сейчас заменило моего Ника. Я бы не дала случиться тому, что случилось. Это моя вина…я должна была верить, должна была оставаться рядом с ним или вернуться к нему даже босиком по углям, но вернуться, и тогда бы всего этого не произошло. Пока я была с ним и верила в него, ни одна тварь не могла разрушить нашу любовь.
Из беспамятства меня выдернул его голос…он доносился совсем рядом. Какая же предсказуемая реакция на него. Наверное, он убьет меня, а я, услышав его голос, буду пытаться восстать из мертвых.
Лишь низкий хриплый тембр, еще не разбирая слов, горячей волной по всему телу, давая выплыть на поверхность той самой черно-красной грязи. В жалкой первичной радости, что он рядом, в надежде, что все – ночной кошмар закончился, и я проснусь в его объятиях. И, широко открыв рот, попытаться сделать глоток кислорода. Но именно лишь попытаться. Так как уже через секунду я понимаю, что не могу произнести ни звука. Не могу позвать его по имени. Не могу закричать. У меня нет голоса… я его не слышу даже про себя. Вокруг меня безмолвие и внутри меня безмолвие. Мертвая тишина. Как в затяжном жутком сне, когда широко открываешь рот и точно знаешь, что орешь так, что стекла должны полопаться, а на самом деле не издала ни звука. И рваными кусками перед глазами – его искаженное ненавистью и злобой лицо с жуткими белыми глазами. Ничего страшнее его мертвых глаз я никогда в своей жизни не видела, особенно когда орал мне в лицо эти жуткие обвинения, которыми убивал нас обоих.
Ооо, сколько раз мы с ним умирали, не счесть. Но почему-то именно сейчас мне казалось, что мы оба в разных могилах под мерзлыми комьями земли. И никто из нас уже не пытается вытащить на поверхность другого. Потому что каждый из нас и был друг другу могильщиком, закапывая живьем.
Ник с кем-то говорил. Я приподнялась на постели, если так можно назвать его жесткий лежак с грубым суконным одеялом без подушки, силясь разглядеть собеседника моего мужа, но в полумраке кельи я видела лишь его одного. Он сидел на полу у стены, вытянув длинные ноги в сапогах и запрокинув голову назад. Его губы шевелились и, казалось, он отвечает на чьи-то вопросы. Ровно. Без интереса, но с явным раздражением. Отвечает кому-то, кого видел только он сам. Ведет непонятный диалог, где слова собеседника скрыты завесой его собственного мрака.
И вдруг громко:
- Заткнись, я сказал! Заткнись, я устал, мать твою…я хочу тишины.
Я вздрогнула и обхватила себя руками за плечи. Холодно. В его келье невыносимо холодно. Камни пропитались льдом. Его мертвенным льдом. Я даже видела, как блестит на серой поверхности изморозь. Я больше не пыталась произнести его имя. Мне не нужно было изумленно кричать или хрипеть, стараясь выдавить хотя бы звук, я поняла все сразу, особенно вспоминая ту адскую боль, после которой потеряла сознание. У меня до сих пор остался привкус пепла или гари. Словно мне выжгли все во рту… и при этом язык все же был на месте.
Я села на лежаке, глядя на своего мужа, сидящего напротив меня, и чувствуя, как от ужаса ползут по спине мурашки. Прошло так мало времени с нашего последнего разговора, а он изменился. Сильно. Так, словно повзрослел на несколько десятилетий. В его волосах и щетине проглядывалась седина, или у меня игра воображения. Разве такие, как мы, стареют? Разве они могут выглядеть старше хотя бы на год? А он выглядел. Впалые щеки, сильно заострившийся нос, ввалившиеся глаза и огромные черные круги вокруг них. Губы нервно подрагивают, приоткрывая кончики клыков. Он будто спит, но глаза быстро вращаются под тонкими веками. Мне еще не было страшно. Но вдоль позвоночника пробегали электрические мурашки, и изо рта вырывался пар. Отсутствие регенерации сделало меня чувствительной к холоду.
