19. VІ. 93. Уж стал я было скисать в своем размышлении о «Книге слов» Абая, как подвернувшийся в это время роман Роллана Сейсенбаева «Мертвые бродят в песках» поддал мне жару: предоставил то необходимое контрастное (Абаю) поле, ту разность потенциалов, которая и нужна, чтобы ток мышления мог состояться.
Уже читая филиппики Абая против своего народа – хоть и любящие по интенции и интонации, но все же монотонные, – исполнялся я желанием вопросить его: хорошо – допустим, все станет по твоему: оставят казахи свой кочевой быт со стадами, вблизи животных обитая, примут цивилизацию с Севера, из России, каково то им будет, как пойдет дело дальше? И вот роман «Мертвые бродят в песках» предоставил мне эту возможность:
Как посрамить да посмотреть
Век нынешний и век минувший, —
Свежо предание, а верится с трудом.
И в самом деле, как раз век прошел с Абаевых времен:
Прошло сто лет – и что ж осталось
От сильных, гордых тех мужей,
Столь полных волею страстей?..
– пусть и животных, и темных, но своих, присущих Казахству? И, можно сказать, по программе Абая пошла история: мощное влияние и срастание с Севером: надвинулся он на Казахстан и пришил к своей судьбе и понятиям в единой державе России-империи, а потом в Советском Союзе зажили казахи. И вот диагноз: каково им стало, можно прочитать, взяв в руки роман Сейсенбаева, кстати, потомка Абая, из его же рода, потомственного казахского интеллигента.
Свершилось оседание казахского народа: вместо мерного и мирного кочевья по заведенным извека для каждого рода и клана маршрутам – прикрепились к земле, вросли в место («мещане», горожане стали), так что судьба их уже сопряжена с судьбой места, как это свойственно земледельцам и горожанам, прикованным, как цепями, к тому или иному месту и исполняющимися тяги Земли. Люди теперь ею увесисты: становятся навинченными на радиус, на шампур его нанизанными – и уже не в силах сдвинуться с насиженного места, как заколдованного и их околдовавшего.
Перед нами казахи, осевшие на берегах Аральского моря и ставшие из кочевников рыбаками, сменивши, так сказать, мясо на рыбу – и соответственно в казнь за предательство своего принципа стали они «ни рыба, ни мясо», того и сего лишилися. Ибо кочевье, что они умели и что им было заповедано от Бытия, оставили, а рыбаками на зыбком, кочующем «море» Арала – не надежно им стать, Это тебе не Атлантика и не Балтика или, на худой конец, Средиземное море, что вечны, океанны, но – старица того моря, что некогда протягивалась от Каспия до Балхаша. Оно стало мелеть само собой, от Природы, еще до вторжения советской власти с русского Севера в сторону южную, где Средняя Азия и Казахстан лежат.
«Природа не делает ошибок», – верно говорит у Сейсенбаева русский ученый Славиков, доброхот казахов и защитник их интересов, восставший против плана строить Каракумский канал, который призван отобрать воду у двух Дарий – Сыр и Аму – на орошение полей риса и хлопка, а Арал, который будет от этого погибать, наполнить через поворот северных рек (Обь, Иртыш…) на юг. Так воедино сплелись и сплавились судьбы России и Казахстана, их тела, их природы. А раз планы, то есть из ума разума и воли человека пошло дело истории, то тут уж на природу неча пенять, коли что не так, но на себя лишь, на свой ум разум. Ибо именно он дан человеку, чтобы согласовывать свою жизнь и хозяйствование с условиями, предоставляемыми природой, и предвидеть будущее на основе анализа прошлого.
Но тут словно лишение своего разума совершилось у казахов. Вот и мечется страстный и динамичный ум Сейсенбаева в поисках причин, объяснений и кого винить судить в том, что жизнь его народа пошла как то наперекосяк: и быт, и природа гибнет, и нравы… Легче всего в отроческом рессантимане (горечи досаде) винить ум и волю Севера: из России ведь пришли и принцип оседлости, и земледелие, и власть железная, лишившая воли и простора, и все эти планы переделки природы: пастбища – в пашню, скотоводства – в рисоводство и хлопководство (для пороха и войны, а не столько для одежды: не одевать, но убивать раздевать людей, а если и одевать – то в саван…).
