Город утопал в грязи. Дождь лил третьи сутки, ветер рвал вывески, стучал ставнями домов нерадивых хозяев. И казалось, что конца этой буре не будет.
Особенно худо приходилось тем, кто жил в нижней части города. Туда теперь обильно стекались все нечистоты, смываемые с мостовых потоками, лившимися с небес.
Часть улиц была затоплена, в домах стояла вода.
Таверна «Красный дьявол», расположенная на улице Брюно, между тем, несмотря на непогоду, была полна народа. Студенты и школяры, торговцы и ремесленники, парочка служителей церкви, расположившихся в глубине зала, несколько дворян, промокших и голодных, - все они в этот день укрывались тут от бушующего снаружи ливня.
Хозяин и пара его работников сбились с ног, стараясь услужить тем из гостей заведения, в наполненности кошельков которых они не сомневались.
Студенты, - шумные, пылкие, голодные, - к таковым не относились. Хотя это вовсе не мешало им чувствовать себя в этой таверне как дома. В те счастливые дни, когда им было чем заплатить за обед, они здесь ели, грелись у огня, отдыхали. И сегодня, вспоминая о том, как отвратительно в эти минуты там, снаружи, они были особенно счастливы тем, что могут себе позволить выпить кружку вина и съесть горбушку хлеба, густо пропитанную жиром с подноса, стоявшего у очага. Они были сыты и пьяны. И ни на кого не обращали внимания.
Когда Мориньер назначал деловые встречи, отсутствие любопытства у окружающих он почитал самым главным из достоинств заведения. Поэтому он выбрал именно это место и этот час.
Здесь сегодня он должен был встретиться с человеком, в чьих руках находилась теперь папка, поисками которой Мориньер занимался уже три долгих месяцев. Он мог бы отложить встречу, перенести ее на другое время, но он не желал больше оставлять эти документы в чужих, даже самых надежных руках, хотя бы на один лишний день. Именно из-за них он, привыкший в другие дни действовать в одиночку, сегодня решил подстраховаться – захватил с собой слуг, двух крепких парней, более всего похожих на мясников с улицы Экоршри. Едва зайдя в таверну, те уселись у самой двери, справа от входа и, взяв по бутылке вина и толстому кругу кровяной колбасы, слились с прочими посетителями настолько полно, что самый острый взгляд не отличил бы их от прочих завсегдатаев заведения.
Мориньер же занял место максимально удаленное от входа в зал – у стены напротив, справа от узкого окна, расположенного под самым потолком, которое теперь почти совсем не пропускало свет.
В таверне и в солнечный день стоял приятный глазу полумрак, а в эту погоду без обязательной свечи на каждом столе и вовсе ничего не было бы видно.
Мориньера, впрочем, это вполне устраивало.
Едва заняв место на длинной скамье, он приказал запалить свечу, отодвинул ее на середину стола, дождался, когда хозяин поставит перед ним кружку и бутылку бургундского и отослал его прочь. Отклонился к стене, скрылся в темноте. Принялся ждать.
Ждать пришлось недолго. Уже спустя четверть часа на пороге появился человек, при виде которого Мориньер на мгновение выдвинулся в круг света, создаваемый свечой. Увидев, что вошедший успел его заметить и направился в его сторону, вновь принял прежнюю позу.
- Добрый вечер, господин граф, - проговорил тихо человек, усаживаясь к столу напротив Мориньера.
- Вы оптимист, Данжен, - усмехнулся тот, оглядывая очевидно продрогшего мужчину, с одежды которого за те несколько мгновений, что он стоял перед ним, натекла основательная лужа. – Все в порядке?
- Да, монсеньор. Я все принес.
- Давайте.
Мориньер принял из рук Данжена сафьяновую папку. Отметил удовлетворенно, что та не успела вымокнуть. Положил ее рядом с собой на скамью.
- Кто бы мог подумать, что то, что мы безуспешно искали по всему Парижу столько времени, окажется под самым носом, - сказал Данжен, грея руки над пламенем свечи.
Мориньер не поддержал разговора. Спросил просто:
- Будете есть?
- Нет, господин граф. Но посижу, если позволите. Хоть немного согреюсь. На улице погода собачья. Давно такого лета не припомню.
Мориньер кивнул.
- Как поживает наш маленький друг?
- Парень оказался на удивление проворен и смышлен. За ту пару месяцев, что мальчишка провел в монастыре, он приобрел лоск и стал довольно бегло читать. А уж когда попал в эту обитель Муз – и вовсе переменился. Стал почти красив, взял себе новое имя…
- Как же его теперь зовут?
- Он назвался Габриэлем.
- «Божья твердыня»? Парень не умрет от скромности.
- И сомневаться не приходится, - засмеялся Данжен. – Несмотря на то, что в нем начисто отсутствует смирение, отец Жан был в восторге от воспитанника. Сетовал горько, что вынужден отпустить мальчишку в это гнездо разврата.
- Ничего, - усмехнулся Мориньер. – Насколько я успел заметить, характер у мальчугана что надо. Он выстоит.
- Габриэль прекрасно устроился в театре, - еще раз подтвердил Данжен. - Он подружился с труппой, девушки – те только и делают, что строят ему глазки. Да и сам господин Мольер от него в восторге. Он нянчится с ним, как с сыном. Водит к себе в дом, кормит обедами, оставляет ночевать.
- Господин Мольер – любитель мальчиков?
- Ничего об этом не слышал. Думаю, просто мальчишка очень ему по нраву. Он одновременно услужлив и горд, у него великолепная память и он все схватывает на лету. Еще позавчера он помогал актерам облачаться в платья, вчера – заменял суфлера, а сегодня – господин Мольер дал ему роль.
- Наш малыш делает такие успехи? – улыбнулся Мориньер. – Так он доволен жизнью?
- Более чем ожидалось, монсеньор.
- Он талантлив?
Данжен задумался.
- Во всяком случае, усердие его не знает границ. Господин Мольер утверждает, что со временем мальчик станет великим актером.
Когда, согревшись и обсохнув, Данжен оставил таверну, Мориньер тоже собрался было уходить. Поймал взгляд одного из своих слуг, качнул головой – пора. Стал подниматься неторопливо.
Но в этот момент дверь в таверну распахнулась, и на пороге показался человек, при виде которого Мориньер покидать свое место передумал. Снова сел, замер. Едва заметно кивнул своей свите – ждите. Внимательно смотрел, как, оглядываясь в поисках свободного стола, новоприбывший медленно продвигался в его сторону.
Когда мужчина приблизился достаточно, Мориньер проделал тот же фокус, что и с Данженом. Показавшись из темноты, он негромко произнес:
- Прошу вас, мсье Клод. Присаживайтесь, - сделал короткий приглашающий жест рукой.
«Мсье Клод» вздрогнул, отшатнулся, приготовился бежать, но слуги Мориньера, - последний одобрил кивком их сметливость, - поднялись из-за своего стола, встали в дверях, сложив руки на груди. Они выглядели так очевидно не склонными к полемике, что Клод Ле Пти, - «Грязный Поэт», как называли его в народе, - развел руками, усмехнулся криво. Вернулся к столу, за которым сидел Мориньер:
