Объяснительная записка Вячеслава Бакулина
Странная, я вам скажу, штука – эта ваша (наша) судьба.
В нее можно верить и не верить, ее можно бояться и над ней можно смеяться, ее можно пытаться изменить, а можно просто лечь, раскинув руки, и отдаться на волю волн. Авось не потопят, родимые, хоть куда, да вынесут.
Что особенно приятно – какой тип поведения ни выбери, в любом случае все жизненные перипетии, да и вообще, происходящее с нами, от выпадения молочного зуба до падения нравов в обществе, от взлета карьеры до скачка артериального давления, можно недрогнувшей рукой писать себе в плюс. Ибо – что бы ни происходило вовне и во мне, но я упрямо, несмотря ни на что: (не)верил, (не)боялся и (не)пытался что-то изменить. Вот поэтому-то, и больше ни по какой другой причине, оно и…
Есть люди, которые не просто отрицают наличие судьбы и хоть какой-то высшей, не зависящей от человека предопределенности, но и сделали бодание с нею своей «фирменной фишкой». Бодание самозабвенное и бескомпромиссное, чтоб пощады не просить и, разумеется, не давать. Пусть в глазах давно уже темно/красно/бело, пусть лоб разбит в кровь, а мышцы-сухожилия отчаянно умоляют хоть о какой, даже самой краткой, передышке, – бодаться, и никаких гвоздей! До самого конца бодаться, а уж со щитом ты в финале или на щите – это уж как су… (зачеркнуто. Жирно, два раза. С восклицательным знаком) получится. Такие, кстати, совсем не редки среди оголтелых атеистов, которые вполне могут посоревноваться в безумии с такими же оголтелыми религиозными фанатиками, и еще не факт, кто победит. Все-таки прав – в очередной раз! – был мудрый сэр Генри Лайон, заметивший, что фанатики умеют разжигать костры или гореть на них. И это, увы, все, что они умеют.
Профессиональные Прометеи, дон Кихоты и Че Гевары. Ужасное зрелище, как ни взгляни. При всем уважении ко всем троим легендарным персонажам.
Знаете, почему?
Как можно бороться с тем, во что ты не веришь? Вот представьте в качестве наглядного примера: я не верю, скажем… в Америку. В самом прямом смысле. То есть – нет такой страны и никогда не было. Ни демократии их, ни Пентагона, ни вечнозеленой валюты. Да и существование материка, знаете ли, под большим вопросом. А уж что там наоткрывал испанский мореплаватель итальянского происхождения, еще посмотреть надо! Недаром именем другого назвали, ох, недаром! Так вот, не верю, значит, я и все же – борюсь. Чего она, в самом деле, а? Как бы оно чего – не. И вот я: хожу на антиамериканские митинги, всецело поддерживаю «наших» против «ихних», бойкотирую проклятый фастфуд на букву «М» (в бесплатный туалет, правда, забегу, но только когда совсем уж прижмет, а так – ни-ни) и жду, когда же, наконец, возродят ОСОАВИАХИМ на погибель супостатам.
В которых я не верю.
Оценили?
Так что хотите – верьте, хотите – нет, а голову все же иметь предпочтительно.
Во избежание.
Глава 1
Пропащая экспедиция
Крот бродил по Таганской-Кольцевой будто бы бесцельно – оглядывался вокруг, словно любовался лепными фигурами на стенах. На самом деле гораздо больше, чем барельефы и разноцветный мрамор, чем глядевшие со стен лики героев старины, его интересовали лица живых. Но слишком явно проявлять свой интерес и обращать на себя излишнее внимание не хотелось, вот он и делал вид, что заинтересовался отделкой Таганки, знакомой ему до мельчайших подробностей.
А здесь было чем полюбоваться. Пол, выложенный серым и красным камнем, был отдраен до блеска. Вокруг деловито сновали люди, по большей части хорошо одетые. «Словно и не было ничего, не было Катастрофы, не было последних двадцати лет, – подумал он. – Кажется, сейчас с шумом и грохотом вылетит из туннеля поезд, и люди отправятся по своим делам – кто на работу, кто домой».
Из туннеля и впрямь раздался пронзительный гудок, затем появился обшарпанный вагон, тянувший за собой другой, со снятым верхом, в котором на деревянных скамейках сидели пассажиры, одетые кто во что горазд. У пожилой женщины с котомкой из-под ватника торчала пестрая юбка, на ногах были разрезанные калоши. Сидевший рядом парень в линялом спортивном костюме придерживал перемотанный скотчем баул – челнок, не иначе. На него брезгливо косилась с соседнего сиденья дама в шубке из меха непонятного животного и в лосинах, гордо выставившая напоказ ноги в почти новых кроссовках, – статусная вещь, по нынешним временам, мало кто может себе такое позволить. Дама то и дело фыркала, морщила нос – видно, от парня исходил не самый приятный запах. Тот упорно делал вид, что не замечает, а может, и вправду не замечал – вроде бы дремал, однако за баул держался крепко. Вот дрезина остановилась, и сон с парня мигом слетел – он первым, схватив баул, спрыгнул на платформу.
Крот отвернулся, вздохнул – уж и помечтать нельзя. Конечно, заметно было, что люди на станции сильно отличались от пестрой, спешащей по своим делам толпы, которая вливалась и выливалась из вагонов в прежние времена. Хорошо одетые люди попадались на глаза и теперь, на Ганзе жили богато. Но между «тогда» и «сейчас» разница была огромная. Теперь хорошо одетым считался уже тот, у кого вещи были целые и относительно чистые, кто имел возможность хоть раз в несколько дней вымыть голову – воду берегли, как зеницу ока, так трудно было добывать ее и очищать. На женщину глядели с завистью, если у нее были длинные волосы – такую роскошь могла позволить себе теперь не каждая, большинство коротко стриглось. Отчасти – из санитарно-гигиенических соображений, отчасти – из экономии.
Многие из нынешних обитателей станции были в военной форме самых разных образцов – отчасти потому, что это была самая доступная одежда. Крот хмыкнул, покосился на свои берцы. Вот он-то в прежней жизни, когда был еще мальчишкой, одевался куда хуже нынешнего, но если бы можно было вернуть назад те дни, согласился бы, не раздумывая ни секунды. Это тогда казалось, что ему многого не хватает. Теперь он понимал, что ценить надо было другое – солнечный свет, зелень, тепло, родные лица вокруг. А сейчас шмотки ему перепадают куда лучше, чем раньше, – да только обновки почему-то почти не радуют. Неблагодарная скотина человек, и то ему не так, и это не эдак. Наверное, могло быть гораздо хуже: он тоже мог сгинуть в тот день, когда мир наверху взорвался, когда погибли все его близкие. Но он чудом уцелел – хотя теперь сам не знал, радоваться этому или печалиться.
Возле перехода застыли двое часовых в сером ганзейском камуфляже, над ними свисало полотнище. Белая простыня с коричневым кругом посередине – флаг Ганзы. В северной части зала из разноцветных пластиковых панелей был выстроен самый настоящий гостиничный комплекс. Кроту доводилось останавливаться в нем, были там и двухместные, и четырехместные кабинки, а посередине комплекс был разделен двухметровым проходом. Еще Таганская славилась своим госпиталем, но Кроту, по счастью, попадать туда не доводилось. Его раны штопал, как правило, первый попавшийся лекарь – и заживало на нем, как на собаке.
