15 сентября 1994 года. Четверг
Анна сидела на скамейке в лесу и курила. Рядом никого не было – Анна совсем недавно начала курить и не хотела, чтобы люди видели, как она страдает. Это была ее третья сигарета в жизни. Голова кружилась, тошнило, хотелось спать, но Анна знала, что все это пройдет, когда она вот так спокойно, вдали от своих друзей с их понимающими улыбками, докурит всю пачку. Сигареты были тонкие: «Вог» – модно, элегантно и не слишком бьет по мозгам. То, что надо. Она начала курить четырнадцатого сентября, увеличивая «дозу» следующим образом: первые два дня по две сигареты, затем три дня по три, и наконец – четыре сигареты в день (на седьмой день ей придется купить новую пачку), больше пока не надо.
Анна была умная, красивая и прилично одевалась. Она не слишком ясно представляла себе, что ее ждет в будущем, но не сомневалась, что это будет что-то хорошее, достойное ее внимания и времени. И вот когда она как раз думала об этом своем будущем, глядя на тоненький тлеющий столбик под носом, опять началось «это». Какой-то спазм сдавил горло и легкие, Анне захотелось сжаться в маленький, незаметный комочек и скатиться под скамейку. Такие странные приступы часто преследовали ее в детстве, но теперь все, детство кончилось. Анна жадно затянулась сигаретой и быстро успокоилась. Она слишком долго сидела тут одна, пора было уходить. Затушив окурок об скамейку, Анна кинула его в кусты, засунула в новый, красивый рюкзак газету, на которой сидела, и пошла по тропинке к главной аллее, ведущей к выходу из парка.
Анна сейчас выйдет из леса в город, сядет в автобус, откроет какую-нибудь книжку, и вся ерунда тихо вылетит из ее головы, оставив место для светлых мыслей. Но пока она шла по аллее, раскидывая ногами мелкий гравий и первые опавшие листья, какое-то смутное поганое ощущение не покидало ее. Анне было пятнадцать лет. То есть ей давно уже было пятнадцать лет, она вроде бы неплохо провела год в этом возрасте, но через месяц и четыре дня ей должно было исполниться шестнадцать, и это была проблема, которая занимала ее мысли всю последнюю неделю.
Ревекка умерла ночью. А утром ее нашли соседи. Зоя Мироновна обнаружила в раковине грязную Ревеккину посуду и немедленно побежала к ней скандалить, но в комнате никого не было, дверь была заперта, тогда она подождала полчасика и опять побежала скандалить с запертой дверью, потом сходила в молочный, а на обратном пути заглянула в подвал.
Студия была закрыта изнутри, и Зоя Мироновна решила, что Ревекка наверняка там спит, развела гадюшник и спит. Она вернулась домой и стала жаловаться мужу. Где-то через полчаса они стали беспокоиться, тут еще Юрка проснулся и выволок на кухню какую-то девицу, потом пришел Виктор Палыч с тремя картофелинами и яйцом, человек решительный, он сказал: «Выньте это отсюда к такой-то матери», а Зоя ответила, что она к этому даже не притронется, и они все пошли будить Ревекку.
Дверь определенно была закрыта с той стороны, она должна была уже оттуда пулей вылететь, потому что орали все хором и в унисон. Но она не вышла, даже не ответила. Тогда Зоин муж вспомнил про маленькие подвальные окошки и предложил сходить, посмотреть, что там. Вчетвером (Юркина девица, конечно, не пошла), усевшись на корточки, уперевшись в стекло, они увидели Ревекку, скрючившуюся на сером полу студии, и решили, что вряд ли она прилегла отдохнуть.
Вызвали «скорую», милицию, когда они приехали, во дворе было народу как на коммунистическом митинге. Пенсионеры, молодые и не очень мамаши с колясками, прогульщики, все стояли и слушали, как ломятся в железную дверь студии. Почти одновременно подошли серьезные люди из ЖЭКа и не очень серьезные – руководство художественной студии. Старший техник Галина Семенна сказала, что раз уж все здесь собрались, могли бы и свалку во дворе разобрать, а худруки стояли и тихо радовались, что новенькую дверь совсем не помяли, только сорвали хилую внутреннюю задвижку.
У Ревекки был сердечный приступ. У нее давно уже было плохо с сердцем: один приступ перенесла, принимала какие-то пилюли. Милиция нашла пустой пузырек неподалеку от тела, видимо, она не успела купить новый, а ночью ее не на шутку прихватило. А нет, успела, баночку нашли в ее комнате на тумбочке. Дура баба. И чего ее понесло в студию? В общем, дела ясные. С тем и уехали.
На кухне состоялось внеочередное собрание обитателей квартиры. Муж Зои Мироновны даже не пошел на работу, хоть она и очень настаивала. Остальных из дома никто не гнал, а дело было серьезное: Ревеккина комната освободилась.
– Она будет наша, – безапелляционно заявила Зоя Мироновна, – у нас дочь, внуки, нам нужна дополнительная площадь.
О том, что дочь и многочисленные внуки в лице годовалой Лидочки живут в трехкомнатной квартире во Владыкино, Зоя сразу забыла, а помнила только о том, что дочка прописана все еще у них, здесь, а прописать Лидку к матери вообще дело святое.
– Подумаешь. А у меня трое детей, я тоже право имею, – скорее из принципа не соглашался Виктор Палыч. Он полагал, что нет лучшего отдыха, чем путешествие летом по Волге, поэтому все его три внебрачные дочери жили соответственно в Нижнем Новгороде, Саратове и Астрахани, и вспоминал о них Виктор Палыч только на Восьмое марта.
– А родственники? – как всегда ни к месту ляпнул Зоин муж.
– Чьи? – не поняла его жена.
– Ревеккины. Я ее брата помню. Леня или Лева.
– А что брат?! Он уехал тыщу лет назад заграницу. Зачем ему какая-то комната в коммуналке?
– А еще был сын. Он умер…
– Умер, умер. Никого у нее не осталось.
Оказалось, что в дверь уже какое-то время настойчиво звонили.
– Пойду открою, – сказал Юрка, которому все это малость надоело.
На пороге стояла незнакомая женщина.
– Добрый день, вы к кому?
– Мне позвонили из милиции. Сказали, что Ревекка… умерла.
– Да. И…
– Вы меня не знаете. Я жила тут раньше. Недолго, правда. Я жена, точнее бывшая жена брата Ревекки. – Последняя фраза далась ей с трудом.
Круто, ничего не скажешь. Удивительный вообще день. А дамочка ничего себе, немного полноватая, но красивая. Что называется, русский тип красоты. От которого тащатся русские.
– Можно войти? – доброжелательно спросила она.
– Конечно. Вы как раз вовремя. Пойдемте на кухню, там все сидят.
Не знаю, получилось ли у меня сдержать глупую улыбку, когда я говорил ей что-то, помогая снять пальто, типа, как мне приятно ее видеть, когда привел ее на кухню и представил своим соседям.
– Мда, – сказал Зоин муж.
