Меня зовут Жозеф, ты называла меня Жо. Я в церкви, в первом ряду, глаза красные, на мне дождевик, на плечи наброшен бирюзовый свитер. Ты говорила: лилии так пахнут, что мертвый из гроба встанет; надо было купить тебе лилий. Ты умела любить, но по части юмора я впереди. Всю нашу жизнь ты меня как-нибудь глупо разыгрывала. Не могу принять, нет, как это – такая светящаяся женщина, как ты, и вдруг угасла. Здесь точно ловушка. Когда мне суждено в нее угодить?
Из Лорьяна детей доставил почтовик. Черный «порше-кайен», на котором Сириан с женой Альбеной, дочкой Шарлоттой и щенком Опля прикатил из Парижа, пока в городе на парковке. Сара предпочла поезд, она опирается на палку, а кресло на колесиках ждет ее дома. Сириан заправляет всем – точь-в-точь как своей фирмой. Сам выбрал тебе гроб, сам разместил объявление в газетах, сам подобрал для молитвенника с извещением о дате заупокойной мессы фотографию, где ты так ослепительна, что дух захватывает. Нашего сына не назовешь ни симпатичным, ни забавным, ни трогательным, но он безупречен.
Все скамьи в церкви заняты. С одной стороны – местные, с другой – приезжие, твоя семья впереди. Здесь мы женили детей наших друзей, здесь отпевали их родителей. Мы садились позади всех и держались за руки. Нынешним утром мне так не хватает твоей руки, и я сижу в первом ряду, будто мне надо выслужиться перед кюре. Над моей головой болтается кораблик[3], и я чувствую, как подступает тошнота, морская болезнь, не иначе. Под алтарным распятием – большой якорь, с двух сторон от якоря – благодушные ангелы. Служит отец Доминик, новый приходской священник, он совсем молодой. Когда-то можно было умирать хоть каждый день, сейчас священники не живут на острове, но тебе повезло, у тебя настоящая заупокойная служба. Наш знаменитый хор громко и с чувством поет Audite Silete Михаэля Преториуса, просто потрясающе…
Меня мучает жажда, я жажду тебя, Лу. Я жажду тебя и наших сырных блинчиков под соусом из соленого масла[4]. У меня тяжело на сердце, но я кардиолог, и жаловаться на это даже, наверное, и стыдно. Я плохо выбрит и не почистил башмаки. Моя невестка Альбена никак не может пережить, что у меня на плечах бирюзовый свитер. Ты мне его подарила на нашу последнюю годовщину свадьбы. Я вдовец, пусть меня оставят в покое! Я всегда так ношу свитер, тем от всех и отличаюсь. Наши друзья пообещали: если я умру раньше их, все они, все придут на мои похороны с «жозефами» на плечах. Но тебя там не будет, и ты этого не увидишь.
Жизнь похожа на луковицу, она состоит из многих слоев, один под другим. В этой церкви собрались все твои разные миры. Товарищество Семерки – наши местные друзья, которые седьмого числа каждого месяца собираются на ужин у Фред, – представлено полностью. Члены ОПЖОМ – Общества помощи женам отсутствующих мужей, созданного мной вместе с Жаном-Пьером, когда мы суетились по хозяйству в домах друзей, что неделю горбатятся на материке и на остров приезжают только по выходным, – тоже здесь. Твоя семья в первом ряду, все с прямыми спинами, с отличной осанкой. Твой отец, граф, умер два года назад, мать погибла в дорожной аварии, оставив тебя годовалой. Твои сестры уселись, как братья Далтоны[5], по росту. Они остались жить в родовом замке, а тебя я похитил. У них есть с тобой фамильное сходство, но нет твоей способности вспыхивать и искриться, они не умеют ни безумствовать, ни мечтать так, как умела ты. Верные тебе подружки по частной католической школе тоже явились, их легко опознать по костюмам, платкам, мокасинам или мягким туфлям; наши-то островитянки носят в эту пору теплые куртки и брюки, и башмаки у них тяжелые. Ты всю душу вкладывала в организацию премии «Клара» – конкурса юных литераторов, отдающих свои гонорары на исследования в области кардиологии, – твои соратницы и ваши лауреаты приехали из Парижа. Мой старый приятель Тьерри Серфати, заведующий неврологическим отделением, тоже тут – по дружбе. А тот, кто теперь руководит моей кардиологией, – из вежливости, я всегда его не переваривал. Я ушел на пенсию досрочно, два года назад, чтобы наконец пожить с тобой, а ты меня так надула… Так надула, Лу.
Ты ускользнула от меня ночью – кончалась суббота, начиналось воскресенье, – той самой ночью, когда в три часа французы переводят стрелки с летнего времени на зимнее. То, что ты испустила свой последний вздох именно в этот момент, было твоей последней насмешкой. Медсестра как раз делала обход. У нас в Бретани анку[6], перевозчик в царство смерти, приходит за душами умерших со скрипучей повозкой. Ну и что ты ему сказала? «Переведи часы, не то застрянешь»?
Мы выходим из церкви на площадь. Осеннее солнце освещает тунца на шпиле церкви, везде на таких шпилях петухи, а мы живем на матросском острове, и здесь был в начале XX века самый большой рыболовецкий порт во Франции.
У нас нет траурного зала для прощания, не хватило бы клиентов, поэтому кортеж огибает церковь и пешком направляется прямо к кладбищу. Каждый день хожу этой дорогой, но сегодня случай исключительный, поэтому я не держу под мышкой газеты и не делаю остановку в «Трискеле», чтобы выпить кофе. У меня разбитое сердце и растерзанная душа. Ты веришь в Бога своего отца, я верю в бога моряков. Но он предал меня, я потерпел кораблекрушение на суше и утонул в горе, не покидая берега.
Похоронный звон. Все останавливаются, машины тоже. Старики крестятся. Артюр, бигль Эрика, поднимает ногу у колеса катафалка. Благодарю его взглядом: он единственный, кто ведет себя нормально. Наши донельзя удрученные дети на шаг отстают от меня. Я молюсь о том, чтобы все это оказалось очередным твоим дурацким розыгрышем. Траурный кортеж проходит мимо ресторана «Пятьдесят»[7]. Жан-Луи добавляет в меню то, что завезли сегодня. Ты бы сейчас заказала «наполеон» из ломтиков помидора, перемежающихся слоями крабового мяса, а к нему сорбет с красным перцем, а я бы выбрал суп из копченой рыбы с водорослями. Ты бы устояла перед десертами, а я бы не удержался и заказал себе «бель-элен»[8], но стоило бы ей появиться на столе, ты тут же отняла бы у меня половину Теперь я должен объедаться один, и от этой мысли у меня щемит сердце. Если я оставлю тебе кусочек, ты вернешься? Мы проходим мимо художественной галереи Янник, Мори и Перрины. Сейчас ты спрыгнешь с холста и испугаешь меня до смерти?
