Я уверена – на свете полным-полно людей, которые терпеть не могут праздновать дни рождения. Но большинство из них скрывает свои истинные чувства. Потому что попробуй в этом признаться в обществе, и на тебя сразу посмотрят косо. А-а, подумают люди, кокетничает. Выпендривается. Хочет сказать: у меня такая хорошая жизнь, что каждый день – праздник и никакого дня рождения не надо. Поэтому все помалкивают. А ведь, если вдуматься, празднование – сплошное вранье. Почему человек должен радоваться тому, что становится на год старше?
Все эти соображения я изложила своей маникюрше Жанне. Жанна – экзотического вида брюнетка с дреддами. У нее пирсинг в носу, пирсинг в брови и в нижней губе и, полагаю, имеется еще на тех местах, что мне, к счастью, не видны. Каждое ее ухо проколото не менее шести раз. В тусовке она известна под прозвищем Жанка Компостер. Выглядит она дико, но аюрведический маникюр делает превосходно. Собственно, никто не знает, что в действительности представляет из себя этот самый аюрведический маникюр, но Жанна делает его с соблюдением наибольшего количества церемоний и тонкостей, так что ее методу принято считать за золотой эталон. Остальные мастерицы на ее фоне выглядят жалкими подражательницами, особенно когда пытаются изобразить фирменный взгляд Жанки Компостера. Такой же отрешенно-возвышенный, как у копеечных статуэток Будды, которые туристы чемоданами привозят из поездок. Массируя клиентке руки горячими мешочками, набитыми целебными травами, Жанна выглядит так, словно одновременно массирует и ее дживу.
– Что Веды говорят о праздновании дня рождения? – спросила я маникюршу, просто для поддержания разговора.
– Рождение, как и смерть, есть часть сансары. Привязываясь к дате своего рождения, человек отягощает свою карму и отдаляет момент мокши – освобождения из круговорота рождений и смертей, всех страданий и ограничений материального существования.
Торжественно произнеся эту ересь, Жанна низко склонилась над моими руками. Едва не подпалила прядь волос на невидимом огоньке свечи. Стоял солнечный день, в свечах ни малейшей необходимости не имелось. Более того – в ярком свете солнца огонька свечи не было видно. Но она все равно горела. Так по ритуалу полагается.
Из обширного декольте Компостера выпала цепочка с кучей разнообразных медальонов. Медальоны зазвенели. Там были и шриватса, и мандала, и триратна. И ваджра, конечно. А еще анкх, коптский крест. И око Гора, древнеегипетский символ. Среди всего я углядела и православный крест.
Я едва сдержалась, чтобы не расхохотаться.
Жаль, что сдержалась. В кои-то веки мне предоставлялась возможность посмеяться не на публику, не из вежливости, а над тем, что действительно показалось смешным.
Вообще-то, раньше я смеялась целые дни напролет. Но это было тысячу лет назад, еще в детстве. Девочки много смеются, особенно – счастливые девочки. В семье нас было трое, а значит, весь смех нужно умножить на три. Смех звучал в нашем доме с утра до вечера. Мы были, как в сказке, – три сестрицы. И звали нас, как в сказке – Елена Прекрасная, Катерина-искусница и умная Маша.
Елена Прекрасная была старшая и самая красивая. Наверное, ей одной досталась вся фамильная красота. Но она совсем не задирала нос. Хотя ей легко было зазнаться – что она красавица, это все признавали. Даже женщины, даже ровесницы. Просто ее красота казалась такой безусловной и уникальной, что ставила свою обладательницу выше зависти и даже выше подражания. У Ленки были пышные пепельные волосы, идеально тоненькая фигура, прелестное лицо со вздернутым носиком и огромными голубыми глазами. И она была добрая. И блистала самыми разнообразными талантами. Правда, блистала она везде, кроме школы. Но хорошей учебы от нее никто и не ждал. Не знаю, заметили ли вы, но в школе от красивых девушек требуют куда меньше, чем от обычных гаденьких школьниц с прыщиками и хвостиками. А у Елены Прекрасной было как минимум три причины на то, чтобы не учить наизусть стихи Некрасова, не вникать в алгебраические формулы и вообще не стачивать свои ровненькие зубки о неподатливый гранит науки. Лена занималась в модельном агентстве «Волжская красавица» – это раз. Посещала театральную студию – это два. Пела в поп-группе «Дюймовочки» – это три. Сама песенки сочиняет – это уж четыре до кучи! Любому ясно – Елене Прекрасной выпала судьба подняться до небес и жить там, в вышине, среди таких же звезд, в идеальном мире, какой можно увидеть только на глянцевых страницах модных журналов.
Катерину-искусницу, толстуху и плаксу, тоже уродиной не назовешь. И у нее волосы были пышные, а носик вздернутый. Училась она чуть получше, но тоже через пень-колоду, а пятерки получала только на уроке домоводства, на котором юных девиц обучали премудростям ведения домашнего хозяйства. К чему этот предмет в школе, почему девицы не могут учиться шить и готовить дома, у своих родительниц или там у бабушек, у кого те имеются, – совершенно неясно. Но Министерству образования виднее. Наверное. Помню, мы готовили какие-то бутерброды, потом винегрет и кормили мальчишек. Мальчишки съели это, и у них у всех разболелись животы. Но Катя была годом старше меня, и ее одноклассники никогда не травились продуктами домоводства. Хотя случаи членовредительства все же были. Когда двое мальчишек разбили друг другу носы из-за заварного пирожного, состряпанного моей умелой сестрицей. Все наши родственники приглашали Катю на семейные торжества с тем, чтобы она помогла приготовить жюльены или волованы. Но Катерина стряпала не только тонкие и сложные блюда, жюльены и тарталетки всякие, но даже вареная картошка получалась у нее куда вкуснее обычной. Или вот, к примеру, как делают и едят бутерброды простые смертные? Да просто отмахают ножом кусок хлеба и ломоть колбасы и съедят прямо у открытой двери холодильника, притоптывая ногой и роняя крошки, а потом утрутся рукавом да и побегут по своим делам. А Катя отрежет полупрозрачный ломтик хлеба, тонкий лепесток колбасы, добавит свежую веточку петрушки, каплю майонеза собственного приготовления, уложит всю красоту на фарфоровую тарелочку, и домашние сражаются за кусочек, словно это бог весть какое лакомство! И одеться она могла, как никто – переделывала готовые джинсы и маечки и получались почти дизайнерские вещи, каких ни у кого нет.
А третьей сестре, Маше, по-домашнему – Манечке, – ничего не досталось.
Манечка – это я.
Ни красоты, ни таланта, ни золотых рук.
Все с частицей «не». Не стройная я была, а плоская и костлявая; глаза не голубые, а серые, как скучный осенний дождичек; волосы не пышные, а лохматые; носик не изящно вздернутый, а просто курносый. И ни талантов, ни дарований – ничего-то мне не досталось, все разобрали старшие сестры. Да и откуда бы взяться талантам, если со старшей сестрой все равно не сравниться, а средняя сама тебе все сошьет-приготовит? Поэтому я старалась учиться. Мне это нравилось. Я прошла школьную программу с опережением на два года – делала домашние задания за сестер. Мне это ничего не стоило, а для них алгебраические формулы были темным лесом, и в библиотеки они носа не казали.
