Часть первая. Двоюродный дедушка
Лондон, 25 июня 1911 года
Утро. Сегодня у меня свободный день, но я зачем-то просыпаюсь рано. Глаза не открываю и переворачиваюсь на другой бок в надежде еще немного вздремнуть. Окно в спальне открыто, и слышно, как во дворе чирикают птички, скрипит тележка старьевщика, молочник выставляет бутылки на крыльцо. Эти звуки настолько привычны, что воспринимаются почти как тишина. Однако погрузиться в сон мешают мысли, которые приходят сами собой, против моего желания.
Мой теперешний заказчик – разбогатевший коммерсант с севера, который купил дом в столице. Сколько я с ним ни бился, но так до сих пор не смог добиться внятного ответа, что же он, собственно, хочет получить. Единственное, что мне удалось из него вытянуть: от непробиваемого «Сделайте мне красиво» мы перешли к более определенному «Хочу в старинном стиле». Но на этом застопорились. Что в его понимании означает «старинный стиль»? Викторианский особняк? Вычурное рококо? Роскошное барокко? Средневековый замок? Я уже стал бояться, что дойду в этой обратной последовательности до пещеры первобытного человека, а мой заказчик так и не сделает выбор. Уже второй месяц я почти еженедельно приношу ему новые эскизы, однако он отвергает их один за другим.
Привычный шум разрезает звук – тонкий, дребезжащий, пронзительный, а для не совсем проснувшегося человека – почти невыносимый.
– Лайза! – кричу я. – Телефон!
В коротких промежутках между звонками я слышу, как моя жена на кухне громыхает кастрюльками и при этом еще напевает, и понимаю, что она не слышит. Я смотрю на часы – еще нет и восьми, – чертыхаюсь и, не нащупав спросонья тапки, босиком выхожу в прихожую, где стоит на полочке телефонный аппарат. Я снимаю трубку. Из нее сквозь шорох и отдаленное попискивание доносится раскатистый бас моего старшего брата:
– Генри? К нам на выходные приехала наша мама.
– Ради всего святого, Джордж! Из-за этого ты звонишь мне в такую рань в воскресенье?
Джордж игнорирует мой вопрос и продолжает доносить до меня свою мысль:
– Ты знаешь, что сегодня моя очередь. Но Элен поставила жесткое условие: если я не хочу безвременной смерти, я должен остаться дома. Ты должен меня выручить.
– Чьей? – спрашиваю я, зевая.
– Что – чьей? – не понимает Джордж.
Я уточняю:
– Чьей безвременной смерти?
– Твоей, если ты не выполнишь мою просьбу! – рычит брат.
Я, конечно, не пугаюсь – что он может мне сейчас сделать, когда между нами пролегает добрая половина Лондона. Тем не менее выслушиваю его до конца, вяло и без всякой надежды упираюсь и наконец нехотя соглашаюсь.
– Я уже заказал билет, тебе остается только выкупить его в кассе, – заключает Джордж повеселевшим голосом и отсоединяется.
Я бреду на кухню и объясняю жене, какие обстоятельства непреодолимой силы меняют наши планы. Лайза, конечно, недовольна: мы собирались на прогулку в Риджентс-парк. Тем более что она ждет нашего первенца, а в таком положении, как известно, свежий воздух нужен женщинам, как… ну, как воздух. Она немного ворчит, а потом обреченно вздыхает:
– Ладно, ничего не поделаешь. По крайней мере, у меня есть время испечь для него бисквиты с изюмом.
– Бисквиты?
– Да. Помнишь, я тебе говорила, что Мэри говорила Анне, что ее Джон говорил, что он жаловался на свою кухарку, которая упорно печет бисквиты с цукатами?
– И что же?
– А он любит с изюмом. Он сказал Джону, что цукаты прилипают к зубам и отделить их можно только вместе с зубами. И еще она забывает посыпать их сахарной пудрой.
– Ммм… Не помню.
– Куда уж тебе! Ладно, иди собирайся.
– Уже иду.
Я выхожу из кухни, но тут же возвращаюсь обратно:
– А где мои носки?
Лайза терпеливо объясняет, где именно в нашей крохотной квартирке прячутся носки, а также и все остальные необходимые предметы одежды. Я киваю и удаляюсь в указанном направлении. По пути я в очередной раз поражаюсь: с тем, что касается его собственного гардероба, взрослый самостоятельный мужчина, будучи холостым, справляется вполне успешно; однако, женившись, он становится беспомощным, как ребенок, и впадает в полную зависимость от своей второй половины. Необъяснимо, но факт.
Лайза шуршит бумагой, открывая пакет с мукой и разворачивая масло. Она снова начинает напевать.
Я сижу в вагоне третьего класса и смотрю в окно на проплывающие мимо пейзажи. До пункта назначения еще полтора часа, так что теперь самое время объяснить, кто я такой и что, собственно, происходит.
Меня зовут Генри Пакстон, мне двадцать пять лет, я декоратор интерьеров. Моя профессия, можно сказать, досталась мне по наследству: мой прадедушка сэр Джозеф Пакстон был известным архитектором; одно из его знаменитых творений – Хрустальный дворец в Лондоне, где в 1851-м году проходила Всемирная промышленная выставка1. Я же пока нахожусь в начале пути, и коммерсант, что являлся мне в моих утренних грезах, – мой третий заказчик. Несмотря на его капризы, мне нравится моя работа, и я надеюсь, что впереди меня ждет время, когда меня начнут осаждать толпы благодарных и уступчивых домовладельцев, нуждающихся в моих услугах.
С Лайзой мы женаты два года, так что и в этом смысле у меня – у нас – все впереди. Носки – это, конечно, чепуха по сравнению с тем, как теплеет у меня на душе, стоит мне подумать: я счастливец, потому что Лайза согласилась стать моей женой. Надеюсь, она испытывает такие же чувства – или хотя бы похожие. О чувствах мы с ней не говорим. Только один раз она призналась: увидев меня впервые, она сразу поняла, что хочет за меня замуж. Вы бы видели, как светились в этот момент ее карие глаза…
Но я отвлекся. Перехожу к тому, почему я, вместо того чтобы вести любимую жену на прогулку, нахожусь сейчас в поезде Лондон – Уортинг. Причина этому – Бенедикт Пакстон, двоюродный брат моего деда, о существовании которого еще год назад я не подозревал. Этот самый Бенедикт (я буду так называть его для краткости, да он и сам так представился) никогда не был женат и почти всю жизнь прожил один в собственном доме в Уортинге, на берегу моря. Достигнув преклонного возраста, он вознамерился передать дом в наследство одному из своих внучатых племянников, но только при условии, что он должен носить фамилию Пакстон и принадлежать к мужскому полу. Он разыскал их – нас – всех и всем направил одинаковые письма с приглашением его навестить. Согласно составленному им четкому расписанию получалось, что каждое воскресенье один из нас посещал Уортинг. Тут нужно вспомнить, что семьи в прошлом веке были, как правило, многодетными: так, мой прадед Джозеф Пакстон, родившийся в 1803-м году, был в своей семье седьмым сыном; помимо братьев, у него были еще три сестры, а сам он имел восемь детей
